Девочка и пёс
Шрифт:
Кушаф увидел серьезные лица других бриодов и как-то сник. Он медленно перевел взгляд на человека, сидящего за столом и на миг почувствовал себя так будто стоит у края бездонной пропасти, подумав о том что его последняя фраза прозвучала несколько двусмысленно.
– Благодарю тебя, Сойвин, – не сводя глаз с Кушафа, спокойно проговорил Хишен. – Я знал что могу положиться на тебя.
Силы возвращались к мивару, его голос больше не звучал слабо и надсадно, обретая былую мощь и глубину.
– Я надеюсь вы закончили или кто-то еще хочет что-нибудь нам почитать?
Бриоды молчали, некоторые опустили глаза. Они чувствовали как в воздухе растет напряжение и прекрасно знали на что способен Хишен.
– Ты вообще как? – Поинтересовался Ронберг, пытаясь как-то разрядить обстановку.
– А что по мне не видно? Цвету как розовощекий выпускник семинарии, – холодно произнёс мивар. – Я хочу знать где эта девка.
Ответом ему было абсолютное молчание.
Хишен переводил взгляд с одного лица на другое, ожидая объяснений. Наконец Банагодо, стоявший слева от Кушафа, пихнул последнего. Это не укрылось от мивара и он тут же уставился на Кушафа. Тот, посмотрев с ненавистью на Банагодо, нехотя проговорил:
– Уехала она.
– То есть?
– Мы дали ей коня, она села на него и уехала, – совсем уж мрачно произнес Кушаф, со страхом осознавая, что начинают исполняться слова Мелиса.
– Кто это мы? – Спросил Хишен и его голос был подобен стали его топора, безжизненный и угрожающий.
– В тот момент там были я и Кушаф, – спокойно сказал Ронберг, принеся громаднейшее облегчение в смятенную душу Кушафа. Впрочем, не только его, остальные бриоды тоже были рады, что старый разбойник взял разговор в свои руки. – Мы решили что это лучший выход. Она сказала что ты с Манкрудом в отключке, рядом с ней твои бейхоры, чуть ей ноги не облизывают, в руках твоя сабля. Мы не знали что думать. Она потребовала коня, угрожая что если ей откажут, то она спустит с цепи псов и будет срубать нам бошки твоей саблей по пути на конюшню. Мы решили не рисковать, не понимая, честно говоря, с кем мы вообще имеем дело.
Ронберг замолчал и в зале снова повисла тишина. Хишен внимательно смотрел на старого разбойника.
– Где второй бейхор? – Спросил мивар.
– Он лежит посреди городских ворот, – сказал Горик. – Мои ребята сейчас дежурят на стенах и я как раз был там. Когда эта женщина проезжала через ворота, она что-то сказал псу. Тот лег на землю и лежит некуда не уходит, только по сторонам смотрит. По крайней мере когда я уходил оттуда. И саблю твою она там же бросила.
Теперь в принципе все было ясно. Хишен отчетливо чувствовал зияющую пустоту неудовлетворенности. Его левая рука беспокойно поглаживала рукоять боевого топора. Под прикрытием бейхоров девка уехала из города, на прощание швырнув на землю его саблю. Она смеялась над ним. Не понятно на что он надеялся. Где-то в глубине души, где-то очень глубоко, почти иррационально. Что его ребята расстреляли ее из луков? Поймали ее сетями или арканами? Затоптали лошадьми? Глупо, она не о зубам ни ему, ни тем более этим бродягам. Что ж, так иногда бывает. Кое с чем приходиться мириться. Кое-что не в его силах. И хотя это просто бесило его, он заставлял себя продолжать спокойно сидеть на стуле и разглядывать своих никчемных офицеров. Сейчас они его тоже раздражали. Своей расхлябанностью, своей мягкотелостью, своей глупостью и приземленностью. В них не было ничего от безумной отваги барона Глуба и несгибаемого упорства и ярости его храбрых рыцарей. Гордый сумасшедший барон и его верные воины, одним из которых когда-то был и Хишен, были способны утопить в крови целые области, вырезать целые деревни за любое неповиновение, дерзость или злоумышление, они преследовали своих врагов через полмира и сражались сутками с любыми армиями, будь то кровожадные орды первобытных дикарей или дисциплинированные вымуштрованные подразделений регулярный войск. Они не боялись никого и ничего, ни Бога, ни короля, ни Церкви. Это было славное время. А теперь он смотрит на десятерых баранов, которые опускают глаза в пол, прячут свои козлиные улыбочки и думают только о том как побыстрее смыться пожирать и завалиться на кровать. Где-то на заднем фоне своего сознания он понимал, что несколько перегибает палку, что его бриоды тоже неробкого десятка и не полные идиоты (иначе он бы просто не сделал их бриодами). Но все же сейчас они вызывали в нем только глухое недовольство. А также и неясную тревогу. Он всегда был уверен, что по одиночке с легкостью справится с любым из них, а приложив достаточные усилия, то и со всеми десятью сразу. Но теперь, в его нынешнем состоянии, с одной здоровой рукой и с одной здоровой ногой, на что он способен? Он уверял себя, что даже и в таком положении, он сумеет одержать верх над любым из них. Он хотел чтобы у него не было ни малейшего сомнения на этот счет. И у них конечно тоже. О, да, эта девка выбила его из колеи. Она заставила его почувствовать себя слабым, беспомощным, то что уже давно было просто немыслимо для него. Наверно ему нужен был какой-то реванш, но разум подсказывал ему что не сейчас. Он безмерно устал и измотан. Сейчас не нужно ничего придумывать и изобретать. Он должен просто отдать разумные распоряжения и идти отдыхать и восстанавливать силы. Он знал свое природное естество, свою живучесть и крепость и не сомневался что он очень быстро придет в себя. В этот миг его поразил мощный приступ головной боли, где-то во лбу заломило так, что он едва не застонал, глаза на миг застило багровой пеленой. Однако он сумел сдержаться и лишь поморщился и на короткий миг закрыл глаза. «Видимо здорово это сука приложила меня по голове», подумал он.
Молчание главы Гроанбурга затягивалось. Бриоды нервничали. Они знали тяжелый и непредсказуемый нрав своего вожака. Не раз они были свидетелями его жестоких безумных выходок. Жизнь и смерть других людей значили для него очень мало. Он убивал и пытал иногда совершенно без какой-либо видимой причины. Но он никогда не трогал своих без серьезного на то основания. Тех кто сражался с ним плечом к плечу он считал почти братьями, однако если у него возникала хоть тень подозрения, что один из его людей предал его, как-то подвел его своими поступками или бездействием, пусть даже без умысла, то с таким человеком он расправлялся беспощадно и обычно молниеносно. Хотя иногда случалось что особо провинившегося, по его мнению, перед ним бедолагу он доводил до смерти несколькими днями мучений и издевательств. Они прекрасно знали это и тем больше у них было основании переживать. Что если Хишен, также как и Альче, решит что им следовало приложить хоть какие-то усилия чтобы попытаться остановить странную женщину? Что если он сочтет их невмешательство откровенной трусостью и предательством? Что тогда? Естественно первыми поду удар должны были попасть Кушаф и Ронберг, и еще Горик, который дежурил у ворот и, по сути дела, беспрепятственно позволил незнакомке покинуть город. Такие мысли немного успокаивали остальных. Здесь сейчас каждый был за себя. Все понимали что Хишен страшно унижен и озлоблен своим поражением и если он захочет выместить на ком-нибудь свою ярость, то главное было спасти собственную шкуру, принеся в жертву кого-нибудь другого. Если он прикажет посадить Кушафа и Ронберга на кол, то так оно и будет сделано. Некоторые из них, даже сочтут это справедливым, чтобы дать себе хоть какое-то оправдание. Но он может пойти еще дальше и попытаться расправиться со всеми десятью. Спустит своего жуткого пса на них и начнет махать топором. Они до мелочей знали насколько мивар опасен в бою и пусть сейчас он здорово избит, это мало что меняло. Он будет драться дико и яростно, и абсолютно безжалостно, нисколько не думая о своей жизни, точно также как и бейхор. Совершенно бесстрашно, без единой мысли о том что он может погибнуть. Справятся ли они с двумя этими кровожадными существами: лютым псом, созданным жуткой магией безбожных вэлуоннских чернокнижников, и жестоким человеком, воспитанным и взращённым безумным бароном Глубой, который, как говорили, питался исключительно сырым мясом и чьим отцом был его родной дед? Определенно никто из бриодов не хотел узнать точный ответ на это вопрос эмпирическим путем.
Хишен сжал рукоять своего топора.
– Ронберг, – глухо обратился он к старому разбойнику.
Бриоды почти перестали дышать, ожидая окончательного безжалостного приговора.
– Иди и скажи бродягам чтобы расходились. – Приказал Хишен. – Передай им что все в порядке и со мной и с Манкрудом и со всем городом. Горик. Распорядись чтобы ко входу подогнали телегу, я съезжу за вторым бейхором. Кушаф. Отведи Манкруда домой, пусть о нем позаботятся, скажи бабе Габе, пусть она зайдет к нему, даст ему что ли каких-нибудь трав, чтобы он уснул и пришел в себя. После этого отправь ее ко мне. Это все. Проваливайте.
Бриоды почти не могли поверить своим ушам. Что случилось с этим миром? Их вожак вел себя совершенно спокойно. И это после того как была пролита его кровь. Это было невероятно. Разбойники ожидали террора и репрессий и весь вопрос был только в том, на кого они будут направлены. Но ничего не произошло. Самые прозорливые из них, конечно, полагали что это еще не конец, что мивар просто очень устал и решил отложить утоление своей злобы до тех пор, пока не оправится от побоев, поэтому и зовет к себе знахарку бабу Габу. Но, так или иначе, на сегодня кажется, все было закончено и можно было расходиться по домам, снимать броню и пояс с оружием и начинать думать об ужине.
Когда все ушли и Хишен остался один, не считая жуткого зверя, развалившегося у его ног, он остался сидеть за столом, уставившись неподвижным взглядом на собственные руки. Он удивил не только своих бриодов, но и самого себя. Может быть он стареет? Снова пришел приступ головной боли, резкий и разламывающий череп. Хишен скривился. Да что же это такое? Не первый раз он получал удары в голову, но боль всегда была снаружи в месте ушиба, а тут она приходила как будто изнутри, словно кто-то хотел вырваться наружу. Приступ, внезапный и сильный как удар меча, оглушал его, застилая взор и отдавался где-то чуть выше переносицы. Но вот боль ушла и Хишен тут же забыл о ней. Он никогда не переживал о собственных ранах, он свято верил что силен как бык и что его тело выдержит любые удары. Нет, его волновали другие мысли, не стал ли он более слаб духом чем раньше, более мягкотелым и чувствительным. Какой вздор. Он такой же как раньше, решительный, бескомпромиссный, жесткий, безжалостный. Сильный и твердый как камень. Просто эта девка немного выбила его из колеи и ему необходимо немного отдохнуть. Совсем немного. Просто побыть одному, в тишине и покое. Какой-то бред, тишина и покой. Никогда он не хотел ничего подобного. Он подумал о дочке купца, которую он отдал этому заносчивому Сойвину, и почти с ужасом осознал что даже ее он сейчас не хочет. Он усмехнулся и почувствовал засохшую кровь на лице. Для начала надо хотя бы умыться, решил он.
49.
Громми Хаг, владелец постоялого двора «Одинокий пастух», расположенного почти ровно посредине между Туилом и Аканураном, сегодняшним утром пребывал в отличнейшем расположении духа. Вчера он неплохо наварился, продав очередной свой «небесный камень» какому-то простофиле из Сайтоны. У того случались головные боли и Хаг горячо заверил его, что «небесный камень» лучшее средство против подагры, ипохондрии, разжижения мозга, болезней сосудов и головы. Необходимо только носить камешек на цепочке в районе затылка или лба, как будет удобнее. Доверчивый покупатель был счастлив приобрести такое замечательное средство и искренне благодарил хозяина «Одинокого пастуха». Громми Хаг криво улыбался, вспоминая глупого постояльца. Однако улыбка медленно сползла с его лица, когда он увидел как во двор въезжает большая черная карета, запряженная четверкой лошадей. Красно-золотая эмблема Судебной Палаты грозно пылала на темной поверхности. Хаг досадливо поморщился: "Только этого еще не хватало". Он пристально разглядывал из окна своего кабинета зловещий экипаж. На козлах сидел некий небритый, абсолютно не внушающий ему доверия субъект в широкополой шляпе. Висельник какой-то, раздражено подумал он. Когда из кареты вышел высокий мужчина, затянутый в черно-красные одеяния, трактирщик осмотрел его наметанным взглядом.
Хагу пришлось напрячь память, чтобы вспомнить это круглое выразительное лицо с широким носом и большими глазами.
Род деятельности Громми Хага подпадал под королевский указ, по которому ему вменялось в обязанность неукоснительно исполнять ряд определенных требований. Этот указ в народе именовали “брильянтовым”, ибо вне всяких сомнений он был инициирован первым судьей королевства Томасом Раушером Халидом, герцогом Этенгорским, которого в свою очередь в народе также именовали “брильянтовым герцогом” за его неуемную, граничившую по слухам с безумием, страсть к драгоценным камням в целом и бриллиантам в частности. Рассказывали, что аристократы и вельможи королевства вообще стараются не появляться при нем с каким-нибудь украшением, в котором присутствует хороший самоцвет. Ибо герцог тут же захочет приобрести его, и если он не получит камень у хозяина за деньги по-хорошему, то хозяин рано или поздно окажется в жутких подземельях Дома Ронга и герцог все равно в конце концов получит свой камень.