Девочка из Гамбры

Это случилось в первый день лета. Для нас, студентов университета искусств, каникулы еще не начались, в ближайшие дни предстоял экзамен по истории живописи. Но зубрить уже не было сил, а при взгляде в раскрытый учебник возникало одно желание – искупаться. И тогда, под предлогом подготовки к экзамену на природе, я пригласил Мариам, самую красивую девушку с нашего факультета, провести этот солнечный день со мной на Золотом пляже. Я основательно подготовился к поездке: захватил фотоаппарат, маску с аквалангом, циновку, бутылку брусничного морса, альбом и карандаши для рисования, бумажного змея и, конечно же, пляжный зонт. Учебники в рюкзак не поместились, но я и не думал их брать, справедливо рассудив, что круглая отличница Мариам наверняка притащит все необходимое для подготовки к экзамену. Также я убедился, что на карте у меня достаточно денег, чтобы купить нам обоим поесть и угостить ее мороженным, если захочет. Мы договорились встретиться на Южном Вокзале в девять, и когда я примчался туда без пяти, Мариам уже давным-давно сидела на своем рюкзаке прямо под часами и преспокойно читала книгу. Мне очень понравилось, что она пришла первой, наплевав на кокетство, а еще больше понравилось, что она надела свое лучшее желтое платье, которое так шло к ее смуглой коже и черным глазам. Я также заметил, что она не собрала свои темные кудри в пучок, как обычно, а распустила их по плечам и оттого казалась еще красивее. Я подошел к ней не сразу, сперва сфотографировал ее: мысленно и на фотоаппарат. Потом купил нам обоим билеты на электричку в ближайшей кассе. И только потом направился к ней, не спеша – пусть не думает, будто я сбился с ног, летя на свидание. Мариам встретила меня деловито и без улыбки, сразу встала и протянула мне книгу и рюкзак, взяла меня под руку, словно мы с ней были женаты уже сто лет, и решительно повела на платформу. Легкий ветерок развевал ее роскошные кудри и желтое платье, и я заметил, что многие пассажиры на платформе оборачивались на нее и восхищенно смотрели ей вслед. А Мариам как будто бы совсем не замечала этих жадных взглядов: шагала рядом со мной, как ни в чем не бывало, и вполголоса пересказывала мне сюжет романа, который она начала читать сегодня утром. Ее тихое занудство нисколько не раздражало, а, наоборот, умиляло меня и казалось мне трогательным и забавным. С некоторых пор все, что говорила и делала Мариам, вызывало у меня только радостные чувства, в основном, нежность и восхищение. Но ей я об этом, разумеется, не говорил и очень старался ничем себя не выдать.

День на пляже пролетел как одна минута и превзошел мои самые смелые ожидания. Ни я, ни Мариам ни разу не заглянули в учебники, зато вдоволь накупались в ледяной синей воде залива! А еще мы по очереди ныряли в маске, плавали наперегонки до утеса, лазали по прибрежным осколкам скал, бродили, держась за руки, по мелководью, распугивая стайки крошечных рыб, валялись на шершавом белом песке, раскинувшись под лучами палящего летнего солнца, и лениво потягивали брусничный морс по очереди из одной бутылки. Я украдкой разглядывал Мариам и порою с трудом удерживался от странного желания прикоснуться к ее волосам или к щеке. Но день выдался такой замечательный, что не хотелось рисковать и портить его неосторожным порывом, тем более что и Мариам все еще держалась со мной немного отчужденно: почти не смотрела мне в глаза и всякий раз, когда я ее фотографировал, отворачивалась или закрывала ладонью объектив. Впрочем, она всегда была одиночкой: молчаливая, отстраненная, вечно погруженная в какую-нибудь книгу. Не помню, чтобы она дружила с кем-то в университете, кроме меня. Будучи признанной первой красавицей, она с равнодушием относилась и к восхищению, и к зависти, и к тонкой лести, и к откровенному злорадству. Удивительно, что она вообще меня заметила и сперва согласилась сидеть со мной рядом на лекциях, потом начала обедать в моей компании в «Кирпиче» и, как вишенка на торте, приняла мое приглашение отправиться на Золотой пляж и провести со мной наедине весь бесконечно долгий летний день. Я надеялся, что со временем она ко мне привыкнет и раскроет одну за другой все свои тайны. А пока нужно было набраться терпения, чтобы не спугнуть ее раньше времени. И я терпеливо ждал и, между делом, рисовал ее портрет. Первый и самый лучший эскиз я набросал на пляже, глядя на Мариам, сидящую на берегу и сонно смотрящую в морскую даль. Второй эскиз был сделан уже на вокзале, где Мариам ела горячие обсыпанные сахарной пудрой пышки из бумажного пакета в ожидании электрички. Третий эскиз я закончил, сидя с ней рядом в вагоне электрички и глядя на нее сбоку. Он вышел самым неудачным: Мариам на нем получилась красивой, но какой-то банальной и слащавой красотой, и совсем не похожей на себя саму. Едва увидев этот третий эскиз, Мариам потянулась ко мне, отобрала у меня блокнот и отшвырнула его на соседнее сиденье. А потом она не отпрянула от меня, а продолжала полулежать, прижимаясь щекой к моему плечу, а я сидел, окаменев от неожиданности, с колотящимся от волнения сердцем, и боялся лишний раз вздохнуть. В моей голове празднично взрывались фейерверки, я ликовал! А Мариам, спокойная, безмолвная, тихонько дышала мне в плечо и все не отодвигалась. Увидев свое отражение в оконном стекле напротив, я с удивлением обнаружил, что на моих губах играет глупейшая улыбка. Я был абсолютно счастлив. Впрочем, мое счастье длилось совсем недолго: буквально через минуту все перевернулось с ног на голову и превратилось в какой-то неожиданный нелепый и дикий фарс. А началось все с сущей мелочи, как, наверное, начинается все самое худшее в нашей жизни. Я увидел на стене вагона рекламный листок, гласивший: «Отдыхайте в санаториях Золотого пляжа!» Под зазывной надписью был изображен восхитительный старинный дом с черепичной крышей и створчатыми окнами, уютно расположенный на склоне живописного зеленого холма, смотрящий красивым фасадом на синие искрящиеся на солнце воды залива. Я с восхищением разглядывал величественный дом, его пустынную террасу с белыми колоннами, деревянную крутую лестницу, убегавшую прямо к морю, и, замечтавшись, предложил Мариам: «Давай после экзаменов найдем это место и съездим туда вдвоем?» Но не успел я договорить, как почувствовал, что она сильно напряглась и сразу отодвинулась от меня подальше. Повернувшись к ней, я увидел ее смертельно побледневшее лицо, с которого разом сбежали все яркие краски. Она потрясенно смотрела, приоткрыв рот, на этот старинный дом с выражением глаз, которое я никогда у нее раньше не замечал, и как будто бы начинала задыхаться. Ее лицо из просто бледного стало совсем серым, горло мучительно напрягалось, вокруг губ появилась синяя полоска, на висках и на лбу выступили крупные капли пота. Казалось, ей мучительно не хватает воздуха, она была на грани обморока.

– Что случилось? – спросил я с тревогой и легким страхом за нее.

– Ты ничего странного не замечаешь на этой картине? – шепотом спросила Мариам, не глядя на меня, – Смотри на террасу! Видишь?

Я пригляделся и действительно увидел лежащие на террасе костыли.

– Наверное, какой-то отдыхающий их оставил, – осторожно предположил я, – Кто-то приехал в санаторий лечиться, гулял на костылях по террасе и…

– Нет! – с нажимом прошептала Мариам, – Нет, не то!

– Да что происходит, объясни! – потребовал я, – Что тебя так напугало? Если не эти дурацкие костыли, то что?

Мариам повернулась ко мне и посмотрела на меня в упор потемневшими полными слёз глазами.

– Я тебе скажу, что случилось, – еле слышно прошелестел ее упавший голос, – Это вовсе не санаторий, не Золотой пляж, не Эспозия… Это вообще никакая не реклама, а фото из моего прошлого! Ни дома, ни холма, ни лестницы давно уже нет, они стерты с лица земли, а люди, которые там жили, погибли, и их могилы потеряны и забыты! Это фото оказалось здесь совершенно случайно, наверное, у них есть какой-то архив, где хранятся фотографии военных лет, и этот архив попал в ненадежные руки… Если бы они только знали, что здесь изображено, они бы никогда не повесили его в электричке, где все люди могут увидеть, догадаться, вспомнить, узнать! Они ведь хотели стереть нас из памяти, навсегда вычеркнуть нас из жизни, замести все наши следы… Они запретили наши имена, нашу родную речь! Даже название нашей родины до сих пор под запретом! Знаешь, что это такое на фото? Знаешь, как называется этот край? – Мариам уже почти кричала.

– По-моему, ты бредишь, – неуверенно отозвался я, нервно оглядываясь. Пассажиры электрички смотрели на нас с недоумением и испугом. Встретившись со мной взглядом, многие поспешно отводили глаза.

– Успокойся! – тихо приказал я, краснея за нее перед всем вагоном, – Ты, похоже, перегрелась на солнце и заговариваешься. Это из романа, который ты сейчас читаешь, да?

– Ты не понимаешь! – с тоской прошептала Мариам, – Не хочешь понимать! Боишься! Считаешь меня сумасшедшей? Но я говорю тебе правду! Я больше не могу молчать! Ведь это же Гамбра там на фото! Моя Гамбра!

Но едва Мариам произнесла эти слова, как тут же закрыла рот ладонями, и ее лицо исказилось от ужаса, словно она только что разгласила величайшую опаснейшую тайну. Ее глаза расширились и совсем почернели, по щекам покатились крупные слёзы. Еще мгновение – и она потеряла сознание, а я подхватил ее на руки и прижал к себе. От моей прежней радости не осталось ни следа. Мне было очень одиноко, тоскливо и страшно.

Олли и Никка приходились друг другу сестрами, но во всей Гамбре от Земляничной до Медвежьей горы не нашлось бы двух других столь непохожих друг на друга девочек. Старшая, Никка – робкая, безответная, серьезная до угрюмости, больше всего на свете любила прятаться: в спаленке под кроватью, в мамином платяном шкафу, на кухне за печью, в саду на дне глубокого пересохшего колодца. До рождения Олли Никка был самой одинокой девочкой на свете, а потому рано, еще в три года научилась читать. Когда ей исполнилось пять лет, она обнаружила в роще за домом берлогу, сооруженную, обжитую, а потом почему-то покинутую неведомым хищным зверем, и обустроила там свое тайное гнездышко – принесла туда любимые книги, тряпочного пони с шелковистой челочкой, шкатулку с сокровищами: стеклянными шариками, разноцветными бусинами, монетками разного достоинства, игральной картой с изображением дамы червей, которую Никка в глубине души считала самой красивой девушкой на свете. Была в шкатулке и крохотная гипсовая балерина с отломанной ногой и отколотым носом, и папин подарок – миниатюрный стереоскоп, а к нему – пачка слайдов, запечатлевших самые важные события в Гамбре: коронацию, празднование Дня Независимости, сбор ягод на Земляничной горе, летний бал-маскарад на горе Медвежьей, а также любимый праздник Никки – День Детства, в который всем без исключения детям Гамбры разрешалось ездить верхом на пони по главным улицам и площадям города Гомбар, сколько угодно кататься на каруселях, смотреть кино под открытым небом, лежа на зеленой лужайке перед Королевским дворцом, и плавать на лодочках по Королевскому пруду и городским каналам. А еще в этот день детей бесплатно угощали воздушной кукурузой и розовой сладкой ватой во всех палатках Гомбара, а на Площади независимости перед ратушей им дарили цветы и воздушные шарики. В Вафельном дворике с раннего утра и до поздней ночи маленьким посетителям подавали свежеиспеченные вафли с мороженным и фруктами, а в кондитерской «Шоколадное яблоко» ровно в полдень накрывали сладостями огромный детский стол, к которому можно было подходить и брать все, что душе угодно! Никка, известная сладкоежка, мечтала провести ближайший День Детства, поочередно заходя то в «Шоколадное яблоко», то в Вафельный дворик. Верхом на пони она не каталась. У Никки, пожалуй, единственной девочки в Гамбре, не было собственного пони, потому что она панически боялась лошадей, какими бы маленькими эти лошади ни были.

Совсем из другого теста была младшая, Олли, бойкая, веселая и бесконечно храбрая девочка. Хохотушка, солнышко, «маленький генерал», как звал ее папа, единолично руководящая ватагой детей с Земляничной горы, многие из которых были намного старше ее самой. Едва научившись говорить, Олли потребовала купить ей пони, а в три года уже смело разъезжала по деревне верхом на своем верном Урффе. В пять лет Олли начала участвовать и побеждать в королевских турнирах по верховой езде. В группе младшего школьного возраста ей не было равных, и тогда ее перевели соревноваться с ребятами постарше, где она продолжала одерживать одну победу за другой. Кроме пони под командованием малышки Олли находились рыжий бородатый пес Яррве и толстый ленивый белый кот Момми. Вторым после верховой езды любимым занятием Олли было лазание по деревьям в саду. Олли взмывала на дерево стремительно, словно птичка, и бесстрашно прыгала с ветки на ветку, собирая сладкую черемуху, сочную черешню, наливные яблоки, бархатные персики и зеленые груши, которыми был так богат огромный старый летний сад у родного дома.

Даже внешне маленькие сестры ничуть не походили друг на друга. Никка – высокая, худенькая, слабая, словно былинка, с коротко подстриженными в кружок темными волосами и печальными глазами потерявшегося щенка; Олли – коротышка, крепкая, коренастая, с копной золотых кудрей и лукавыми круглыми глазками, немного напоминающая взъерошенного воробушка.

Но, несмотря на всех их различия, Олли и Никка были неразлучны. В друзьях у Олли ходили все девочки и мальчики Гамбры от мала до велика, но Никка неизменно занимала первое место в ее крохотном детском сердечке. А у Никки не было никого, кроме Олли, но рядом с Олли ей и не нужен был больше никто.

Летом, которое войдет в историю как «последнее лето Гамбры», девочки всерьез увлеклись кладоискательством. На рассвете они втайне друг от друга зарывали маленькие клады в саду и оставляли друг для друга у пересохшего колодца собственноручно нарисованные карты, по которым эти клады можно было отыскать. На поиск кладов отводился ровно один день. Поздним вечером, лежа в соседних кроватках, Олли и Никка делились находками и впечатлениями. Иногда они могли и немного повздорить, в основном, из-за того, что Никке все никак не удавалось обнаружить Оллин клад из-за «неправильно» нарисованной карты.