Девочка перед дверью. Синие горы на горизонте
Шрифт:
— А воробьев, что ли, тоже нет? — спросила я.
— Господи! При чем же здесь воробьи?! — воскликнула Фемидина мама, захлопав глазами.
Фемида открыла рот, кажется, она собралась скакать, крича, что и воробьев нету. Но, спохватившись, закрыла рот и стояла, сбитая окончательно с толку, ибо что ни говори, а воробьи несомненно были — это Фемида знала. Нина же Большой страшно захохотал и закачался в качалке, взбрыкивая ножищами чуть ли не к потолку.
— Я говорю тебе, Раиса, не берись сражаться с дочерью Маргариты и Льва! Она тебя уложит на обе лопатки.
Меня немного удивило, как это я могу уложить громадную
Дело в том, что в последнее время я обнаружила, что, если хочешь, можно придумать про что угодно.
Начала я скромно. Я придумала про то, как мне подарили куклу. Куклу звали Илика. Она была целая, макушка у нее, конечно, была на месте, не как у Фемидиных кукол, и она была не голая, а в пальтишке с капюшончиком и в башмачках. Потом эта Илика обросла кроваткой, посудой, буфетом, как тети Раин, только малюсеньким.
После этого Илика стала говорящая, и мы с ней решили рассказать Отелло и Дездемоне все про платок и про Яго и чтобы Отелло проткнул Яго саблей и больше никогда не ссорился с Дездемоной.
Дело в том, что эта окаянная Фемида притащила из отцовского шкафа Шекспира и как дважды два при помощи иллюстраций доказала мне, что Отелло Дездемону «таки да» задушил. И тут я взбунтовалась. Это был какой-то неправильный Шекспир! Я решила его переделать. У моего Шекспира Корделия приезжала верхом на коне и в латах (смотри иллюстрацию к «Генриху VI», часть I, акт III, сцена III — изображение Жанны д'Арк), прогоняла вон Гонерилью с Реганой, а Ромео с Джульеттой не умирали, а шли учиться в школу в девятый класс.
Все эти истории я потихоньку рассказывала Нине-Большому. Вечерами мы с ним забирались в качалку и там шепотом с книгой в руках наводили у Шекспира порядок. И Нина-Большой очень мне помогал. Про Ромео и Джульетту, например, это он так хорошо придумал. И Виолу выдать замуж за шута Фесте я тоже вряд ли бы сама догадалась.
В конце концов Нине сказали, чтобы он не морочил ребенку голову, которая и без того задуренная, и Шекспира у нас отобрали. И вот тут дядя Нина принес к нам в дом «Мистера Твистера»!
И вдруг оказалось, что это опять было про Отелло и Дездемону. Хотя, если уж говорить по-честному, Дездемоны там все-таки не было (не зачислишь же в Дездемоны Девицу с мартышкой в руках?), но зато, конечно же, там был Отелло! И он был здесь, в Ленинграде (улица Гоголя, третий подъезд), и он был не страшный дурак с подушкой, которому ничего уже нельзя объяснить, а шел он спокойно и трубку курил!..
Если по правде, то Мистера Твистера мне тоже было ужасно жалко: что с него возьмешь, с бедного буржуя, раз он ничего у нас не может понять?
Но конечно, главное в «Твистере» — это была контора Кука! Про контору Кука было сказано так:
Если вас одолеет скука и вы захотите увидеть мир — остров Таити, Париж и Памир, Кук для вас в одну минуту на корабле приготовит каюту, или прикажет подать самолет, или верблюда за вами пришлет. Горы и недра, Север и Юг, пальмы и кедры покажет вам Кук!Ну так пожалуйста! Я захотела! Я захотела увидеть Гор-ры и Недра, Пальмы и Кедр-ры! Я захотела, чтобы за мной прислали верблюда и мы бы сели на этого верблюда с Ниной-Большим… Или с Ниной-Большим и с куклой Иликой… И еще с Отелло и Дездемоной. И мы бы поехали на нем к няне Груше. Или к маме и папе в командировку. А потом с ними вместе, только одного верблюда нам бы, пожалуй, было мало. Ну тогда пусть Кук пришлет за нами еще одного верблюда. Или пароход. Пароход — это даже, пожалуй, еще лучше. И мы бы все вместе поехали на нем к Антиподам!
Что-то странное происходит у нас в доме… Взрослые сидят за столом, молчаливые, тихие. Они не смотрят на нас с Фемидой, не замечают, что мы отдали Тане почти полные тарелки моркови. В другое время на нас бы еще как накинулись. Но что-то у них сегодня произошло, потому что они даже не замечают, как мы потихоньку жрем черный хлеб, а Фемида даже мажет его горчицей.
Все тети (и моя тетя Юна, которая меня воспитывает) сидят молча. И только когда Таня, забрав тарелки, уходит, тетя Рая чиркает спичкой, закуривает и говорит басом (хотя и очень тихо):
— И все-таки, Юна, ты не права. «Энкаведе», — и тетя Рая выпускает из ноздрей столб дыма, — не ошибается, поверь мне. Или это какое-то дикое недоразумение и завтра оно рассеется как дым, — и тетя Рая машет рукой, чтобы показать, как оно рассеется, — или же нам остается думать, что как это ни парадоксально, но Григорий в чем-то замешан. Ведь почему-то моего Вениамина не вызывают?
— Я бы попросил… — мычит Фемидин папа. — Я бы попросил тебя, Раиса, этот разговор прекратить.
Он снимает с себя салфетку и уходит к себе в кабинет. Но разговор не прекращается. Одна из тетей, которых я всегда путаю, начинает слегка вздыхать, а потом говорит что-то не очень понятное про всегдашнее Юнино легкомыслие, которое как-никак может все-таки отразиться и на других.
— Я, конечно, не говорю о ребенке, хотя, конечно, тебе не следовало поступать очертя голову, и эта странная вызывающая фотовыставка в комнате Юны, уж без этого, кажется, вполне можно было бы обойтись…
И тут крохотная моя тетя Юна встает и делается внезапно большой, почти как Нина-Большой, который, оказывается, Григорий и в чем-то, быть может, замешан. Очи тети Юны сверкают.
— Софья! — говорит она громовым голосом. — Ты всегда была неумна, но это предел! Идем отсюда, Виктория.
Тетя Юна берет меня за руку, и мы с ней уходим в комнату. И у меня почему-то остается туманное впечатление, будто причиной того, что в доме неладно, и того, что Нину-Большого-Григория куда-то вызвали, и того, что страшно хохотать мы завтра будем навряд ли, — что всему этому причиной я…
Мне разрешили гулять во дворе одной. Это очень хорошо. Я сижу на газоне и лопаткой копаю в Земле дырку. Я копаю уже третий день. Дырка уже большая. Чтобы взрослые ничего не заметили, я засыпаю дырку опилками от попрыгайчиков.