Девочка Прасковья
Шрифт:
имелась поляна, вполне способная принять вертолет. Правда, буря здорово ее
замусорила, закидав большими сухими сучьями и оторванными лапками елей. Но если
тут немного поработать, то можно будет подготовить приличный аэродромчик. Да и
с воздуха это пространство легко просматривалось. Вот очистится небо, и можно
зазывать долгожданных гостей. Не желая оставлять Пашку надолго одну, я поспешил
обратно на заимку. И тут увидел небольшой островок малины, на котором, несмотря
на
в избушку, проведал Прасковью, утер ей пот и смочил водой губы и, взяв котелок, полетел в малинник. Пока собирал ягоды, комары изрядно меня натыкали своими
острыми и жгучими хоботками. «Надо было бы намазаться мазью!» — вздрагивал я от
укусов. Но я так спешил, чтобы сделать Пашке приятное, что даже забыл накинуть
на себя майку. Над горами опять кто-то пролетел. Судя по звуку и скорости
передвижения это был, вероятнее всего, вчерашний «кукурузник». Наверно, там
проходил его обычный маршрут. В лесу уже стало вечереть, так как солнце сюда не
проникало, то и сумерки появлялись у подножия высоких деревьев раньше обычного.
Наполнив треть котелка ароматными ягодами, я вернулся в избушку. Там я перебрал
малину, засыпал ее сахаром, помял и сделал весьма аппетитную массу. «Чай с
малиновым
вареньем — лучшее средство от простуды!» — радовался я. Так как дело шло к
вечеру, то пора было подумать и об ужине. Я поставил на печку подогреваться чай
и кашу. Подкинул в топку дровишек. Подбирая в углу последние сухие поленья, я
вдруг наткнулся на водочную бутылку, видимо, ранее кем-то аккуратно запрятанную
за поленницу. В поллитровке еще плескалось около двухсот граммов кристально
чистого напитка.
— Эге, видать, это
чья-то заначка! — усмехнулся я, отвинчивая крышку.
Водка пахла очень
сильно, а, стало быть, не утратила своих качеств. «Водка «Урожай». Крепость
42°» прочитал я на потертой этикетке.
— Ого! Крепач! —
присвистнул я и решил использовать это зелье для компресса Пашке.
Смочив теплой водой бинт
и вату, я полил на них сверху водкой и наложил эту повязку на грудь девчонки.
Потом снова укутал ее посильнее. Дело было плохо. Прасковья моя была уже, видать, в беспамятстве. Она задыхалась, и от нее разило жаром, как от буржуйки.
Она не отвечала на мои слова, не пила и не ела, не открывала глаза… Я
постоянно утирал пот с ее лица, смачивал водой сохнущие губы, иногда давал
понюхать нашатырный спирт.
Потом я принес из леса и
разложил возле лежанки свежие ветви сосны и ели. Они здорово освежали воздух.
Когда ужин был готов, а в лесу уже стало совсем темно, я приготовил кружку чая
с вареньем и принес его Пашке. Она лежала тихо, тяжело дышала и глядела на
меня. Какие же стали у нее глаза! У меня даже сердце сжалось в комок.
Подернутые какой-то печальной пеленой, они смотрели безучастно, неузнаваемо, покорно. Это был взгляд угасающего человека, не имеющего уже никакой надежды на
исцеление, на продолжение жизни… По красным впалым щекам скатились слезинки.
— Паш, ты что, а?! —
тронул я ее за плечо.
Она узнала меня и
прошептала одними губами:
— Ничего… все
нормально… — и даже слегка улыбнулась.
— А я тебе чай с малиной
приготовил! — сказал я радостно. — Такой вкусный! Попей, пожалуйста, а то
совсем ослабнешь! Он здорово помогает! Я тебе и компресс сделал… Теперь
обязательно поправишься!
Я усадил Прасковью на
лежанке и попоил чаем. Так как руки ее сильно дрожали, то я держал кружку сам, поднося ее к девичьему рту. Пашка сделала всего три глотка. И еще я едва
упросил ее принять еще хоть одну таблетку. Ей было тяжело глотать. Потом она
снова легла. Я вылил остатки водки на компресс, прикрыл девчонку шубкой и
присел рядом. Больше я ничем не мог ей помочь.
— Спасибо! — прошептала
она и закрыла глаза.
Вскоре Паша вновь
задремала. Я встал, поставил ужин на стол и хотел покушать, но почувствовал, что у меня впервые пропал аппетит! Тревога за Пашку пронзала все мое существо.
Впереди ночь! Еще целая ночь! Так много времени, а болезнь все жестче сжимает
на горле Пятницы свои костлявые пальцы. Мысль, что Пашка может умереть, была
такой дикой и нелепой, что я упрямо гнал ее от себя. «Нет, этого не будет! Не
должно быть! Это же несправедливо! — твердил я себе, нервно ходя по тесной
избушке. — Не для этого же я спасал ее, чтобы вот так внезапно и глупо
потерять!»
Стало совсем темно.
Умолк даже сверчок. Я не зажигал лампы, довольствуясь бликами печи. А вскоре
взошла луна, и синий таинственный свет разлился по всей округе. Я понял, что
облачность рассеялась, но как поздно, как уже поздно! Я вышел на порожек
избушки. В лесу царило благоухание наступающей ночи. Остро пахло хвоей, смолой, травами и какими-то цветами. Воздух был кристально чист. Отовсюду доносились
звуки лесных обитателей. Жизнь тут не затихала и ночью… Луна была почти
полная и светила очень ярко. Деревья, кусты, завалы серебрились росой, принимали в неоновом свете сказочные очертания. Ветер окончательно угомонился, заночевал где-то в непролазной чащобе. Сердце мое вдруг так тоскливо сжалось от