Девочка. Книга третья
Шрифт:
— Не прерывайся. Продолжай об этом думать, — в один из дней сказал Крис, — твои глаза… они тлеют.
И я не прерывалась — мое сознание доставало самые яркие воспоминания и, соединяя их нитью, создавало сложный узор, паутину моей выжженной души.
И я продолжала — я выплескивала боль наружу, выворачивала память наизнанку, и этот ритуал был подобен кровопусканию — так я надеялась уничтожить в себе любовь, как доктор пускал плохую кровь в надежде на выздоровление.
Моя память, не видя преград, выплёскивала наружу и все самое плохое, как наручники,
Через неделю картина была готова. Крис наконец позволил мне подойти к мольберту, и у меня перехватило дыхание.
На меня с холста смотрела девушка.
Она сидела на каменном окровавленном жертвеннике. Подогнув ноги к себе, она исподлобья смотрела вперед. Немного раздвинув колени, она выставила вперед руки, крепко обхватив ладонями свои ступни. Ее длинные волосы спускались на плечи и руки неровными, спутанными локонами и прятали наготу — груди, живота и лона.
Ее глаза тлели, как вулканическая лава, переливаясь темно-красными оттенками на радужке. Ее губы были искусаны. Припухлые. Немного окровавленные. Будто от поцелуя Дьявола.
А сзади, за плечами, вырисовывались крылья — истерзанные, окровавленные, тлеющие, они символизировали душу и оттеняли взгляд.
Ее ноги с немного разведенными коленями и черные крылья сзади будто образовывали два сердца — одно в другом: Светлое — от цвета плоти и Черное — от цвета крыльев.
Я смотрела на картину и не могла поверить, насколько Крису удалось увидеть и этот тлеющий взгляд — ритуал самосожжения, и эти окровавленные губы — поцелуй Дьявола, и эти черные, обгоревшие, обуглившиеся крылья моей души.
— Крис, ты увидел меня, — не отрываясь от полотна, тихо произнесла я. — Ты увидел меня настоящую.
— Потому что ты мне показала, — грустно улыбнулся он.
— Понимаю, что подобное невозможно оценить… Но у меня есть немного денег. Хотя бы вернуть за краски и холст.
— Цветочек, не надо, — улыбнулся он, вытирая кисти ветошью. — Ты для меня сделала гораздо больше. Сейчас я знаю, что хочу, и куда дальше мне идти.
Я вновь перевела взгляд на картину, и пришло еще одно осознание — этот портрет моей души не только впитал мою боль, он стал для меня чем-то сродни портрету Дориана Грея, который отразил все то темное, что было во мне.
— Ее нужно как-то назвать… — не отрываясь от картины, произнесла я.
— Падший Ангел.
— Или Агония Черного Лебедя.
Я вышла из Театра, ступила на мокрый асфальт и вдохнула свежий ноябрьский воздух.
Прошел год с момента нашего с Ричардом расставания. Словно я обогнула циферблат и завершила этот круг в зените Ноября.
Как бы я хотела перескочить ноябрь, как пешка перескакивает через клетку на шахматной доске. Как бы я хотела вычеркнуть ноябрь из своего сознания — стереть из памяти
Я подняла голову вверх — на небе, несмотря на облачность, то тут то там виднелись звезды. Ветер гнал тучи, создавая все новые узоры на темном небосводе, и я закрыла глаза, подставляя лицо ветру. Мне показалось, что это был ветер перемен.
Глава 28
Декабрь. Подведение итогов. Черта. Лебединая песнь года.
Именно в Декабре подул ветер перемен — он принес мне новую меня, после ноября, пропитанного скорпионьим ядом и запахом обгоревших крыльев, он принес мне покой.
Все невыносимо болезненное сгорело вместе с ярким Ноябрем, и осталась любовь, как светлое чувство, как часть самой меня в чистом виде. Умерев в этом акте самосожжения в Ноябре, я возродилась вновь, как птица Феникс в Декабре, но без отягощения страданиями, без болезненного натяжения связующей с Барреттом нити. Именно в таком новом состоянии я шагнула в Декабрь.
Я вышла из подъезда и остановилась. Воздух был морозный и сухой, совсем не напоминавший сиэтлский. Я вдохнула полной грудью свежесть вечернего зимнего города и подняла голову — ночное небо было безоблачным, что давало возможность увидеть звезды.
В кармане пуховика завибрировал сотовый, и я, улыбнувшись, ответила на звонок.
— Буду через пять минут. Ты готова? — услышала я теплый голос миссис Хоуп.
— Да, я готова, — улыбнулась я.
Сегодня мы слушали "Турандот". Этот поход в театр был совсем не таким, как предыдущие, и я это чувствовала.
— Сегодня как-то все по особенному нарядно, ты не находишь? — сжимая мой локоть, произнесла Эльза, как только мы ступили на мраморный пол храма Мельпомены.
— Прочли мою мысль, — улыбнулась я.
— Канун Рождества… всегда делает нас чуточку сентиментальнее и романтичнее.
— Возвращает нас в детство, когда хочется верить в сказку, — поддержала я Эльзу.
— Как быстро летит время. Казалось, только недавно Макс нам вручал абонемент в театр, — произнесла Эльза, и я увидела грусть в ее глазах. — Сегодня последнее наше представление. Кстати, "Турандот" была последней оперой Пуччини. Эту оперу называли его "лебединой песнью".
— Декабрь тоже можно назвать Лебединой песней года.
— Символично, — кивнула в знак согласия Эльза.
— Мы ведь не прекратим нашу с вами традицию?
— Нет. Можешь в этом не сомневаться. Пусть это станет нашей первой совместной традицией.
Эльза сжала мою руку, мы направились в гардероб, как внезапно я почувствовала затылком что-то инородное, нечто, что нарушило мою гармонию. Как толчок. Я резко обернулась и на секунду застыла — в нескольких ярдах от меня стояла Марта в черном строгом платье с меховой накидкой на плечах. Она была не одна — ее под локоть держала молодая шатенка и увлеченно ей что-то рассказывала.