Девочки-лунатики
Шрифт:
— Ну да.
— Вообще не проблема. Створку отжать и забраться. Ну, и соответственно, выбраться.
— Да, выбраться? — плаксиво затянул Шершень. — А ограда? Железная решетка в два метра высотой. Ты что, Исимбаева? Будешь с шестом прыгать если менты ворота перекроют? Нам же не просто стены исписать, нам выступить надо, да еще по коридорам побегать.
— Телефонные провода перережем.
— А мобильники? Они у всех есть…
— Шершень, иди в пень, — раздраженно сказал Упырь. — За те бабки, что Дормидонтыч дал, мы вообще должны были бы на памятнике Петру скакать. А ты чего-то от такой ерунды скис. Ну, повяжут, и что? Что нам предъявят? Хулиганство? Это тьфу, особенно при хорошем адвокате и поддержке СМИ. А нас поддержат. Мы такой скандалище закатим, до Америки долетит. Максимум год условно. У нас же приводов не было, верно?
— Это у тебя не было, — хмуро сказал Шершень. — А у меня условный уже висит. Еще полгода, между прочим, и тоже твоими молитвами. Это вы с Михой выкрутились тогда, а меня повязали.
— На стреме постоишь, — отмахнулся Миша. — Раз уж ты такой нежный. Девчонки, вы как?
— Да нормально, — лениво сказала Галка. — Тоже мне, подвиг. Тем более мы в масках будем. Если и правда менты не приедут, нас вообще не узнают даже.
— Но бабки вперед, — решительно заявила Танька и рассмеялась. — Чего вылупились? Они мне согреют сердце.
Шершень проворчал что-то невразумительное, а потом махнул рукой и ушел курить. Следом за ним направился Миша. Проводив обоих взглядом, Наташа решила промолчать и не высказываться насчет предполагаемой операции. Гораздо больше ей хотелось пойти к Мише, прижаться к его худой спине и прошептать на ухо ласковые слова, а потом признаться, что он скоро станет отцом. Теперь, после этого короткого диалога, она сообразила: Шершень трусоват и в герои-любовники не годится. Его дерганное лицо и плаксивый тон по сравнению с величавым спокойствием Миши выглядели бледновато. Миша же взлетел на невероятную высоту, подобно ангелу. Теперь акция протеста не казалась Наташе дурной затеей, и уж тем более не выглядела чем-то опасным, раз за дело брался Миша. Но она подумала об этом мельком, занятая совершенно другими мыслями.
В ее воображении все было застлано белым атласом. Мелькал свадебный лимузин, громадный торт в три яруса, раскрасневшиеся лица гостей, среди которых были мама и даже бабушка, заплаканные и довольные, а потом — синее небо, и голуби, летящие вверх, как в красивых сериалах. И представляя эту картину, Наташа едва не расплакалась, осознав, как соскучилась по матери, по бабке, которым не звонила уже бог знает сколько дней.
Она проносила эту светлую картину почти всю дорогу, и только когда машина остановилась в темном переулке на задах двухэтажного здания, радостное лицо Михаила в воображении расплылось, сменившись красной физиономией Шершня, в россыпи коричневых веснушек. Не дай бог такое же чудо родится…
«Господи, пусть это будет Миша», — взмолилась Наташа.
Притихшие девушки сидели в машине несколько минут, пока дверь не отъехала в сторону. В проеме появился темный силуэт Упыря, курившего сигарету.
— Выходим.
— Все нормально? — спросила Наташа тоненьким голосом.
— Все пучком, старуха. Я же сказал, что прорвемся.
Наташа вздохнула, прихватила гитару и неуклюже вывалилась в присыпанную снегом тьму. Дождавшись Галку и Таньку, она крадучись пошла к воротам, а потом вошла в открытую дверь, у которой нервно топтался Шершень.
Латунная табличка на двери гласила:
«Дом ребенка № 58» г. Москвы.
Охранник в доме ребенка все-таки был, но управились с ним быстро. Миша и Упырь отобрали у него рацию и мобильный и запихнули в кладовку, откуда тот долго и упорно долбил в двери, а потом, осознав безрезультатность своих действий, затих. На шум выскочили две нянечки: пожилые, в толстых халатах, наброшенных на спортивные костюмы. У одной костюм был бледно-голубым, у другой — грязно-серым.
— Вы что тут делаете? — рявкнул «голубой халат».
— Мы щас милицию вызовем! — более робко добавил серый.
На старух бросились скопом, и только Наташа прижалась к стене, оберегая свою драгоценную гитару. Вопреки всему, нянечки оказались более отважными, чем запертый, сдавшийся почти без борьбы охранник. Старухи вопили, отбивались сухенькими ручонками, царапались и даже кусались редкозубыми ртами. «Голубой халат» оказалась куда активнее своей товарки, и, ловко выскользнув из халата, за ворот которого ее удерживал Упырь, она пнула его в коленку и помчалась к дверям с воплем:
— Помогите! Убивают!
Такой прыти от нее никто не ожидал. Старуха наверняка бы успела выскочить на улицу, но тут Наташа, неожиданно для самой себя подставила ей ногу, и та, споткнувшись, грузно рухнула на пол, громко вскрикнув от боли. На шум прибежал оставленный на крыльце Шершень, вытаращенными глазами глядя на побоище.
— Держи бабку, чего вылупился? — заорал Миша.
Старуха уже поднималась с места, повизгивая и причитая. С ее разбитого лица текла кровь, но глаза горели задорным злым огнем. Когда Шершень придавил ее к полу за худые плечи, нянечка вытянула шею, как гусак, и прокусила ему руку.
— Б…дь! Ах ты, падла старая! — взвыл Шершень и, выдернув руку, ударил старуху кулаком по лицу. Нянечка взвыла, и Шершень ударил ее еще раз.
— Ты что делаешь? — закричала Наташа.
— Эта б…дь мне руку прокусила!
— Не бей ее! — крикнула она, но голос ее прозвучал нерешительно. Шершень с сомнением посмотрел на старуху, а потом, схватив за руку, поволок вглубь коридора по скользкому линолеуму. Старуха всхлипывала и сучила ногами в дешевых резиновых тапках поверх трогательных шерстяных носочков.
Наташа все глядела на носочки и глаз не могла оторвать.
Такие же носила бабушка. В их крохотной угловой хрущевке, на первом этаже, выходившей окнами на северо-запад, солнце появлялось на несколько минут перед закатом. Из углов тянуло сквозняками, а из подвала зимой и летом лезли отвратительные мокрицы. Белесые студенистые тела то и дело со звонкими шлепками падали с обоев на пол, а бабушка, мерзнувшая, кутающаяся в пуховую шаль, сметала их веником и ворчала: мол, покоя от них нету, того и гляди во сне заползут в ухо или нос. Маленькая Наташа все время боялась, что мокрицы атакуют ее во сне и всегда натягивала одеяло на голову, оставив крохотную щелочку для дыхания. Бабушка по вечерам вязала носки, которые носила в любое время года, да еще Наташу заставляла, а утром, пока мать была на работе, заводила дрожжевое тесто и пекла пироги или штрудель: не эту яблочную хрень, подаваемую в кафе, а настоящий, по старому рецепту, в казане, с луком, обложенный картофелем.