Девочки мои
Шрифт:
– А вы счастливы?
От его испытующего и одновременно умоляющего взгляда исподлобья у нее сжалось сердце: «Какой он… Господи, ну почему ты создал меня такой маленькой и простенькой?! Такому мужику под стать… – У Симы мгновенно возник образ, который поразил ее: – Ангелина?»
– Безумно, – отозвалась она с иронией, чтобы он даже не заподозрил, что творится в ее мыслях.
Опустив глаза, Лев отпил из стеклянной кружки и неосторожно грохнул ею о стол. Сима посмотрела в его тарелку:
– Стейк с кровью? Разве вы это заказывали?
– Нет. Но, видимо, по мне заметно, что крови я не боюсь.
На секунду Сима перестала жевать:
– В каком смысле?
– Во всех. Раньше я работал хирургом.
– В самом деле? Вы были хорошим хирургом?
– Неплохим. Но мне показалось мало власти над человеческими телами, мне захотелось власти и над их душами!
– Вы осуждаете себя? Жалеете, что занялись литературой?
Он повторил:
– Занялись литературой… Занялись любовью… Словосочетание, обесценивающее сам процесс.
– Да и сам процесс уже не тот. Я говорю о любви, – поспешно уточнила Сима, испугавшись, что может обидеть профессионала.
Поморщившись, Лев процедил:
– Глупости. Любовь все та же, что и во времена Петрарки и Шекспира. Она ведь и тогда выпадала на долю одного из тысячи. И сейчас так же… Почему? Никто этого вам не объяснит. Почему мне так хочется пригладить твои торчащие волосы, всю тебя огладить ладонями, усмирить твою ненависть к себе самой?
У нее перехватило дыхание:
– Что вы сказали?
Не отводя взгляда, он продолжал говорить, совсем тихо, но Сима не пропустила ни одного слова:
– Почему еще на пороге вашего зрительного зала, когда я и не разглядел никого толком, у меня уже возникло ощущение, что здесь ждет меня что-то необыкновенное? Единственное. И сразу увидел тебя, вскочившую мне навстречу. Листы с придуманными мною словами уронила… Ключицы тоненькие торчат из-под майки. Волосы – перьями, как у девчонки. А глаза так и светятся… И в них – ожидание: окажусь ли я таким, как ты придумала? Я не такой, да?
– Такой, – ответила она, с трудом шевельнув губами.
Эта боль пробуждения, она совсем забыла ее. А сейчас не смогла сразу открыть глаза – нужно было привыкнуть к тому, как рвется и ноет в груди. Нужно было просто встать, избегая смотреть на него спящего, о чем сдуру мечталось накануне, когда Сима еще не понимала, что это будет не в радость, сердце остановится, если взглянуть. Нужно встать. Нужно.
Она сползла вбок, села на ковер возле кровати: «Ни дать ни взять – собака возле постели хозяина. Охраняю его сон. Так и сидела бы всю жизнь, а он пусть бы спал, только б не уходил никуда. Ни к кому другому». Осмелившись повернуть голову, взглянула на его лицо, и от нежности защемило сердце: неужели эти губы целовали ее с такой жадностью? Почему? Разве в ней есть то, за что могло ухватиться его сердце? Сима тут же запретила себе даже думать об этом. Сердце здесь вообще ни при чем. Она просто подвернулась ему, не пришлось искать другую, хотя бы и более подходящую. А наговорить писатель способен и не такого, последней дурой надо быть, чтобы поверить…
Стараясь не шуметь, она поднялась и на цыпочках прошла в ванную. Нужно было принять контрастный душ, чтобы поскорее прийти в себя, обрести обычное здравомыслие. Горячей водой растопить воцарившийся в душе холод уже вернувшегося ощущения одиночества. Ледяной – разогнать кровь, чтобы хватило сил выйти из этого номера и начать новый день. Обычный день, в котором ее свободе ничто не угрожает.
И она уже была почти готова к бою, когда шторка, отделявшая Симу от остального мира, отдернулась, и Лев, не спрашивая разрешения, шагнул к ней, отнял душ, прижался всем телом – именно так: он к ней, не ее прижал. И то, что это вышло у него так по-ребячески, будто он искал у нее защиты от собственного холода, мгновенно обессилило Симу, лишило даже желания сопротивляться и отстаивать невозможность каких бы то ни было отношений, кроме профессиональных.
– Почему ты такой?! – вырвалось у нее.
– Не уходи от меня, – попросил он.
– Ты сам уйдешь. Уедешь… Когда? Сегодня? Завтра?
– Не сегодня и не завтра. До премьеры я пробуду здесь точно, а потом… Как Бог даст.
– Ты опять надеешься на Его помощь?
Ей казалось невозможным говорить о Боге, говорить о чем бы то ни было в те минуты, когда они опять сливаются в одно, делясь радостью и болью. И Лев, наверное, почувствовал то же самое, не ответил ей.
«Неужели это происходит на самом деле? – медленно проплыло в ее мыслях. – Со мной происходит… Он такой красивый… Он такой…»
Она так обмякла в его руках, что Лев едва удержал. Прижал – вот теперь прижал ее сам! – немного покачал, как маленькую, поцеловал мокрые, слипшиеся сосульками волосы.
– Теперь уже не торчат…
– Думаешь, ты усмирил меня?
Ей не хотелось вырываться. Стоять бы так и стоять, чувствуя, как упавший душ омывает теплом ноги. Совсем не страшный мировой океан, и два человека, обнаружившие друг друга в пустоте. «Случайно столкнувшихся, чтобы разойтись каждый своею дорогой», – напомнила она себе. Нужно было повторять это постоянно, чтобы не дай бог не забыть, как мимолетно счастье.
– Думаю, тебе хорошо сейчас, – отозвался Лев.
С этим Сима спорить не стала. Возразить – значит обидеть так, что это уже не забудется. Не простится. Ей не хотелось, чтобы он увез в душе обиду. Пусть ему станет чуточку легче нести свое одиночество. А ей тащить свое…
– Мне хорошо. Ты самый добрый лев в мире.
– Отец два месяца не разговаривал с мамой за то, что она дала мне еще в роддоме такое имя, – усмехнулся он.
– В кого из них ты уродился таким красивым?
Не кокетничая, Лев признал:
– В маму. Отец, по-моему, всю жизнь мучился комплексом из-за этого. Ему никак не удавалось поверить, что она действительно любит его. Он просто с ума сходил.
Нарушить его молчание – брови сдвинуты, губы напряженно растянуты – Сима не решилась, ожидая, что он продолжит, и Лев добавил:
– Поэтому я и женился на красавице. Чтобы она не страдала.
– Но она страдала…
– Мы оба страдали. Давай не будем говорить об этом, а? Ни о моей жене, ни о страданиях. Их ведь больше не будет.