Девушка без Бонда
Шрифт:
– Или вот лот номер двадцать три, – продолжил француз, – голова горгоны Медузы, всего лишь копия восемнадцатого века с эллинского оригинала, предположительно первого века до нашей эры…
Жиль снова повернул компьютер экраном к сообщникам. На нем красовалось мраморное лицо женщины с пустыми глазами, перекошенным ртом и отвратительными змеями вместо волос.
Татьяна вздрогнула. Сердце у нее забилось чаще. В голове пронеслись последние слова Костенко-Чехова. Тот тоже толковал про горгону. Как он там сказал, умирая? «Все зло – в ней»? Или даже: «В горгоне Медузе – все зло мира»? Да, нечто вроде того… Что ж, перед смертью человек обычно шепчет самое важное. Имя убийцы,
И вот в задании для наемников-французов вдруг тоже возникла Медуза. Что это? Простое совпадение? А Костенко перед смертью бредил? Но… Татьяна считала, что неплохо знает Чехова. Тот никогда и ничего не говорил случайно. Все на свете, даже какую-нибудь ерунду, он произносил со значением, со смыслом (который порой открывался ей позже, когда она начинала заново прокручивать в уме их беседы). Нет, разведчик и авантюрист со стажем не мог ей перед смертью просто что-то ляпнуть. В словах Костенко о мифологическом чудовище наверняка крылся смысл. Но какой? Может, он как раз и имел в виду ту самую скульптуру, что выставляется на аукцион?
Занятая своими мыслями, Таня пропустила мимо ушей, что говорил Жиль о следующих лотах, которые следовало украсть. Кажется, речь шла еще о двух столь же незначительных и не слишком дорогих предметах. Садовникова сделала усилие над собой и снова включилась в происходящее.
– Аукцион через неделю. – Судя по всему, вожак завершал свое выступление. – Мы должны немедленно взяться за подготовку операции. Ближе к акции распишем, что будет делать каждый из нас, четверых.
– Ты сказал «четверых»? – пробормотала Татьяна. – И я?.. Я тоже?
– Ведь ты же согласилась? – строго спросил Жиль и кинул обжигающий взгляд – нет, не на Таню, но на Жан-Пьера.
– Да, она согласилась, – спокойно подтвердил сообщник.
– Но я не хочу никого грабить! – выкрикнула девушка. И растерянно добавила вполголоса: – Во всяком случае, так сразу…
– Послушай, – твердо сказал Жиль, глядя Татьяне прямо в глаза, – дело с ограблением аукциона возникло только лишь потому, что мы не смогли взять того человека с острова Фолихандрос живым и здоровым. Мы его – убили. Убили исключительно по той причине, что спасали тебя. И я думаю, что по всем законам, божеским и человеческим, у тебя перед нами, Ассоль (или как там тебя?), имеется должок.
– Но мы никого не неволим, – в унисон вожаку добавила Мадлен. – Не хочешь – проваливай.
– Я думал, – с оттенком обиды добавил Жан-Пьер, – что нынче ночью ты была искренной. И согласие быть с нами – твое свободное волеизъявление…
Таня молчала, повесив голову. На глазах у нее закипали слезы. Ей ничего не оставалось делать, как кивнуть и снова согласиться:
– Да, я с вами.
Французы переглянулись, затем Жан-Пьер успокоительно молвил:
– Мы не станем давать тебе оружие. Ты, лично, ничего не будешь красть. – Он обезоруживающе улыбнулся. – Ты получишь роль в эпизоде. Отвлечешь внимание. Может быть, устроишь небольшой скандал. А остальное сделаем мы.
– И если ты не захочешь после дела оставаться с нами, – с непривычной ласковостью добавил Жиль, – мы обеспечим тебе документы, надежные. Поможем финансово – сумма, говорю сразу, будет небольшая, но на первое время хватит. Ну а коли решишь быть с нами и дальше – а я в этом не сомневаюсь! – мы с удовольствием возьмем тебя с собой. И в Таиланд, и на Тибет. Мне почему-то кажется, что тебе сейчас совсем не хочется возвращаться домой…
Татьяна негромко произнесла:
– Знаете, господа, вы мне очень симпатичны. И ты, Жан-Пьер,
Таня добавила про себя: «Если, конечно, все, что понарассказывал мне Жан-Пьер о вас как о благородных разбойниках, окажется правдой». Но вслух ничего не сказала, тем более что новые друзья встретили ее краткую речь дружными аплодисментами.
В этот нежно теплый, солнечный день, казалось, не могло произойти ничего плохого. Природа будто забыла, что по календарю давно осень и всему живому положено умирать. Краски буйствовали вовсю: ярко зеленела трава, небо светилось вызывающе синим и на лицах прохожих цвели весенние улыбки. До чего разителен контраст с октябрем в ее родной Москве… Насколько же в Европе все элегантнее и радостнее! И климат. И природа. И люди, в конце концов.
Пусть Татьяна по-прежнему толком не знает, кто такие Жан-Пьер, Жиль и Мадлен… И, разумеется, не может им до конца доверять, но сосуществовать с ними оказалось на удивление легко и приятно. Беспечные, всегда в хорошем настроении, остроумные. Никогда никаких проблем и претензий – не сравнить с Расеей-матушкой, где каждый знакомый при встрече обязательно доложит тебе (с каким-то мрачным мазохизмом) о куче собственных головных болей и забот. И еще – французы были безрассудно смелыми и казались благородными. Ведь она им – никто, и они могли бы просто не спасать ее. Или, допустим, бросить ее в доме Костенко на произвол судьбы – выпутывайся как знаешь. Однако едва знакомые люди рисковали всем, чтобы спасти ее. К тому же… Сначала Таня согласилась помочь им лишь для того, чтобы убраться подальше от места убийства. А сейчас – она ловила себя на мысли, что новая жизнь ее потихоньку затягивает. И ей совсем не хочется расставаться с внезапно обретенными друзьями. С их общим, уже устоявшимся, легким и приятным бытием. С шутками за утренним кофе. С веселыми пикировками за обедом…
Конечно, Садовникова немного волновалась перед сегодняшним аукционом. Ведь прежде, хотя ей и случалось попадать в самые невероятные переделки, она никогда не участвовала в грабежах. Хотя… может, то, что они затевают, нельзя в полном смысле назвать грабежом? Жан-Пьер и Жиль ее убедили: вещи, что они должны похитить, действительно принадлежат семье Ольги Константиновны и должны в нее вернуться. И представляют они скорее не материальную, а фамильную ценность.
Все последние дни троица французов готовилась к ограблению. Утром они грузились в резиновую лодку и плыли на берег. Там пересаживались в арендованную машину и куда-то отправлялись – наверное, в Афины. Ни в какие детали будущего дела Садовникову не посвящали.
А ей лишь оставалось вести жизнь богатой бездельницы. Она загорала на яхте. Купалась. Пару раз вплавь добиралась до берега – шорты и майку брала с собой в полиэтиленовом пакете. Подолгу сиживала в пустом гостиничном баре. Обедала в «стекляшке» – таверне, где подавали вкуснейшую жареную рыбу. Однажды поднялась к храму Посейдона. Нашла среди прочих заметок, оставленных многовековыми туристами, автограф Байрона…
С развалин эллинского храма открывался вид на море, от которого захватывало дух. Острова на горизонте. На много миль тянется береговая линия. На синем бархате моря – белоснежные точки яхт и спичечные коробочки торговых судов…