Девушка, которую ты покинул

Мойес Джоджо

— Huren! [37]

Мы с Лилиан забились в самый дальний угол, напрасно пытаясь защитить голову от сыпавшихся градом камней; руки у меня покрылись синяками. Мне хотелось крикнуть им: «Зачем вы так? Что мы вам плохого сделали?» Но их лица были такими злобными, а в голосах было столько ненависти, что я не решилась. Эти женщины открыто нас презирали. Дай им волю — и они разорвали бы нас на части. От ужаса у меня стало горько во рту. Страх вдруг принял некую физическую форму, стал живым существом, способным заставить меня забыть, кто я есть, лишить возможности думать и сдерживать естественные

отправления организма. Я молилась — молилась, чтобы они оставили нас в покое, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился. А когда я отважилась поднять глаза, то увидела нашего молоденького конвоира. Он стоял в сторонке, прикуривая сигарету, и спокойно обозревал рыночную площадь. И тогда я почувствовала холодную ярость.

37

Шлюхи! (нем.)

Между тем нас продолжали закидывать камнями. Атака длилось всего несколько минут, но мне они показались часами. Кусок кирпича смазал меня по губам, и я почувствовала во рту металлический привкус крови. Лилиан не кричала, но болезненно вздрагивала от каждого нового удара. Я изо всех сил обнимала ее обеими руками, словно она была именно той соломинкой, за которую можно было еще зацепиться в этом безумном мире.

Но тут все как-то сразу прекратилось. В ушах у меня звенело, а по виску, прямо в уголок глаза, стекала теплая струйка крови. Прозвучала какая-то команда, мотор взревел, молодой солдат неохотно залез к нам в кузов, и грузовик тронулся с места.

Из моей груди вырвался даже не вздох, а всхлип облегчения. «Сукины дети», — прошептала я. Лилиан сжала мне ладонь здоровой рукой. С бьющимся сердцем, трепеща от страха, мы снова уселись на скамью. А когда негостеприимный город остался позади, всплеск эмоций сменился диким изнеможением. Ужасно хотелось спать, но я боялась заснуть, страшась того неизведанного, что ждало нас впереди, Лилиан тоже не спала, она смотрела широко раскрытыми глазами на тоненькую полоску дороги, которая виднелась из-под брезента. И тогда внутренний голос подсказал мне, что она будет на страже и присмотрит за мной. Немного успокоившись, я положила голову на скамью, закрыла глаза и провалилась в небытие.

Когда мы остановились, я увидела сплошную заснеженную равнину. Только редкий лесок да разрушенный сарай оживляли пейзаж. Нас вытащили из кузова прямо в темноту и прикладами подтолкнули в сторону деревьев, знаками показав, что здесь можно справить нужду. У меня практически не осталось сил. Измученная лихорадкой, я дрожала от холода и едва держалась на ногах. Лилиан захромала подальше от мужских глаз в сторону сарая. А я, почувствовав приступ дурноты, повалилась в снег. На мужчин, нетерпеливо стучавших ногами о борт машины, мне уже было наплевать. Прикосновение холодного снега к разгоряченным ногам оказалось удивительно сладостным. И я отдалась во власть холода, от которого коченело тело, стыла кровь в жилах, испытывая странную радость от ощущения того, что наконец лежу на земле. Я глядела в бездонное небо со сверкающими точками звезд до тех пор, пока у меня не закружилась голова. И неожиданно вспомнила, как много месяцев назад смотрела на звезды в тайной надежде, что Эдуард сейчас тоже любуется звездным небом. И тогда я протянула руку и написала пальцем на искрящемся снегу: «ЭДУАРД».

Затем то же самое — с другой стороны, словно хотела себя убедить, что он сейчас хоть и далеко, но живой и невредимый и что

он — мы — существуем. Я водила посиневшим пальцем по снегу — десять, двадцать раз — до тех пор, пока не написала «Эдуард» со всех сторон от себя. Эдуард. Эдуард. Эдуард. И уж больше ничего не видела, кроме дорогого мне имени. Я лежала в кольце из заветных слов, и они кружились в танце вокруг меня. Какой простой выход — остаться здесь, в снежном плену, под знаком Эдуарда, а там будь что будет! Я откинулась на спину и засмеялась.

Из-за сарая вышла Лилиан. Она замерла, увидев меня. Лицо у нее было совсем как когда-то у Элен: лицо женщины, измученной жизненными невзгодами, женщины, не уверенной в том, хватит ли ей сил на еще одну схватку с судьбой. И что-то заставило меня привстать.

— Я… Я… намочила юбку, — было единственным, что я смогла произнести.

— Пустяки, это всего лишь снег. — Потянув меня за руку, она помогла мне подняться, отряхнула от снега.

И вот так — хромая и покачиваясь — мы побрели навстречу равнодушным солдатам с их ружьями, чтобы забраться обратно в кузов грузовика.

Свет. Лилиан, зажав мне рот рукой, смотрела на меня в упор. Я удивленно заморгала и невольно отшатнулась от нее, но она прижала палец к губам. И только когда я кивнула в знак того, что все поняла, она убрала руку. Я обнаружила, что грузовик снова остановился. Мы были в лесу. Снег, покрывший неровными заплатами землю, приглушал все звуки и мешал двигаться вперед.

Лилиан показала на конвоира. Тот лежал, растянувшись на скамье, с вещевым мешком под головой, и спал как убитый. Он храпел, вытянув тонкую беззащитную шею, а его кобура была совсем рядом от нас. Я инстинктивно сунула руку в карман, где лежал острый осколок стекла.

— Прыгай, — шепнула Лилиан.

— Что?

— Прыгай. Если постараемся идти по склону, где нет снега, то не оставим следов. И к тому времени, когда они проснутся, будем уже далеко.

— Но мы же в Германии.

— Я немножко говорю по-немецки. Мы выберемся.

Она очень оживилась и прямо-таки излучала уверенность. С тех пор как нас увезли из Сен-Перрона, я еще ни разу не видела ее такой. Прищурившись, я посмотрела на спящего солдата, потом — на Лилиан, которая, отогнув брезент, вглядывалась в свет нового дня.

— Но нас непременно пристрелят, если поймают.

— Нас пристрелят, если мы останемся. Да и лучше бы пристрелили, так как дальше будет только хуже. Пошли. Нельзя упускать такой шанс. — Она еще раз повторила последнее слово, беззвучно шевеля губами, и ткнула пальцем в мою сумку.

Тогда я встала, выглянула наружу. И остановилась.

— Не могу.

Лилиан повернулась ко мне всем телом. Сломанную руку она прижимала к груди, чтобы лишний раз не травмировать. При дневном свете мне были хорошо видны синяки и царапины на ее лице, оставшиеся после вчерашней атаки разъяренных женщин.

— А что, если меня все-таки везут к Эдуарду? — сглотнув, спросила я.

— Ты что, ненормальная? — уставилась на меня Лилиан. — Ну давай же, Софи! Пошли! Это наш шанс.

— Не могу.

Она снова придвинулась ко мне поближе, нервно оглядываясь на спящего конвоира, затем схватила меня здоровой рукой за запястье. Лицо ее было искажено от ярости.

— Софи, они не везут тебя к Эдуарду, — сказала она так, словно обращалась к неразумному ребенку.

— Комендант говорил…

— Он же немец, Софи! Ты унизила его. Не смогла разглядеть в нем мужчину! Неужели ты надеешься, что он отплати тебе добром?