Девушка, мент и бандит
Шрифт:
– В общем, так, Акулина. На похороны лететь не нужно, да ты и не успеешь, а вот на девять дней - обязательно. Мы же р-русские люди, и поэтому должны следовать нашим исконным обычаям и традициям. А здесь одни жиды и негры… Прилетай, Пинка. Твой любящий папа и твой проклятый братик-наркоман ждут тебя.
В трубке раздались гудки.
Осторожно положив ее на аппарат, я подошла к окну и посмотрела в холодное утреннее небо.
В какой-то книге было написано: "Свиток ужасов, развернувшись, упал к его ногам" - или что-то вроде
Вот и со мной происходило нечто похожее.
Будто, взломав крепкие прежде стены, на волю вырвались горести, несчастья, ненависть, страх и, визжа и рыча, закружились вокруг меня.
Сначала - Максим.
Потом - суд, который потряс меня не меньше, чем смерть любимого человека.
Потом - эта ужасная баба и ее кошмарная гибель под колесами грузовика.
Бандиты, пробравшиеся в мой дом…
А теперь - мама?
Мамочка…
Дикость какая-то! Да этого просто быть не может! Сейчас я проснусь и обнаружу, что это был просто кошмар…
А Артур…
А может быть, все устроено так, что человек может получить горе и радость только вместе? Может быть, они могут существовать только рядом, и найти такое место в жизни, где бывает только светло и только тепло - невозможно?
Я снова улеглась в постель, провалилась в тяжелый сон. Мне снилась мама. Она гладила мне пионерский галстук и, весело поглядывая на меня, говорила:
– Пионер - всем ребятам пример. А ты, Липка, как выскочишь из переулка - все пионеры попадают к твоим ногам…
Глава одиннадцатая
Ровные ряды одинаковых, как солдаты-новобранцы, плоских каменных столбиков дисциплинированно торчали на зеленом, стремившемся к горизонту, поле.
– Это здесь мы будем хоронить Лену?
– шепотом спросил Павел Афанасьевич.
– Что ты, что ты, - вылезшая откуда-то, чуть ли не из кустов, бабулька подхватила его под руку, поддержала, как бы не давая упасть, зашептала, озираясь на похоронный кортеж, - дальше, милок, дальше! Вон в том уголке, где березки, там хорошо, там тенек…
Аркадий шел немного позади отца. Он был одет в строгий черный костюм, подаренный, вместе со шляпой, какой-то благотворительной организацией, и старые, хорошо нагуталиненные штиблеты.
Малознакомые люди, неизвестно откуда появившиеся на похоронах, старательно изображали неутешную скорбь и горечь утраты, а сами тем временем украдкой поглядывали на часы, в нетерпении ожидая поминочного застолья.
– А вы кто?
– спросил Павел Афанасьевич.
– А никто я, милок, никто, просто бабушка тутошняя, и все.
– Тутошняя!
– ужаснулся Павел Афанасьевич.
– Вы что, на кладбище живете?
Бабушка рассмеялась, стыдливо прикрыв рот уголком платка.
– Живу я там, на Амбассадор-стрит, - она махнула рукой в сторону городских построек, - а здесь я так, для души…
– А как же это?
– Павел Афанасьевич еще раз оглядел ряды бетонных костяшек домино, выстроившиеся на ломберной зелени травы.
– Так это ж америкашки, - опять рассмеялась бабушка, - у них и души-то, верно, нет, одни доллары. Душа там вон, на горушке покоится!
Она перекрестилась и уже совсем по-хозяйски взяла его под руку.
Русский участок кливлендского муниципального кладбища разительно отличался от прочего зелено-бетонного однообразия. Он был небольшим и, видимо, новым, но на участке уже росли высокие березы и тополя, пахло кладбищенским тленом, а на кривых дорожках между могилами валялись окурки и пробки от бутылок.
– Непорядок какой-то, - брезгливо огляделся Аркадий.
– Это пущай америкашки о порядке заботятся, - сказала бабка и ловко направила Павла Афанасьевича на нужную дорожку.
– А для нас, русских, главное, чтобы в душе порядок был!
Старушка перекрестилась и надвинула на глаза платочек.
"Как забрало опустила", - подумал Аркадий и увидел вышедшего из-за поворота дорожки священника.
Заскучавшие было люди оживились, женщины достали пудреницы, мужчины поправили галстуки и застегнули пиджаки.
Батюшка, рослый, крепкий, похожий на отставного "зеленого берета", размашистыми шагами подошел к раскрытой могиле и откашлялся. Давешняя бабушка несла за ним кадило и толстую книгу с множеством закладок.
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!
– начал священник.
"Боже мой, как долго все это тянется!" - подумал Аркадий.
Дома, перед самым уходом на кладбище, он закрылся в ванной и сделал себе укол, и не потому, что было надо, а впрок, "на потом", в ожидании мучительной похоронной церемонии. А теперь накатил страх - а вдруг будет надо сейчас, прямо здесь. Но он понимал, что еще не пора, время у него еще есть, лишь бы кончилось все побыстрее, и - сразу домой, там хорошо, прохладно, и главное, всегда можно уколоться, последняя доза, готовая, заряженная в шприц, грелась в кармане черного траурного пиджака.
– Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная!Священник закрыл книгу, передал ее строго слушавшей бабуле и широко перекрестился.– Па-апрошу прощаться!
– сержантским голосом скомандовал батюшка и посторонился, пропуская неутешного вдовца, которого заботливо вели под руки Аркадий с бабушкой, уже передавшей церковные причиндалы одной из своих товарок.
Собравшиеся разом зашевелились, заговорили друг с другом, словно обсуждая выступление знаменитого тенора. Павел Афанасьевич подошел к гробу, молча посмотрел в поправленное похоронным гримером лицо жены, хотел тронуть его, но отдернул руку и громко, неутешно зарыдал.