Девушка моего друга (сборник)
Шрифт:
Но мне кажется, что они давно уже устали его убеждать, махнули на все рукой и смирились.
Кира не раз говорила мне, что, когда она окончит институт, она не останется в Москве, а обязательно попросит направление куда-нибудь в Сибирь или . на Дальний Восток. И я чувствую, что уехать она хочет не только из-за работы, но и потому, что ей очень тяжело
жить дома.
Закончив штукатурить маленький домик, дядя Семен приглашает плотников и договаривается с ними о строительстве каркаса для первой террасы большого дома. Всего этих
Мне кажется, что шесть террас для одного дома многовато, особенно если учесть, что Майк в
армии, а Кира после защиты диплома собирается уезжать. Однако я молчу, потому что говорить это бесполезно. Дядю Семена не переубедишь. Это давно знают все в нашей семье. Если он что-то вбил себе в голову — обязательно сделает.
Пока плотники работают, мы с дядей Семеном строгаем доски для пола, для стенок террасы. Из маленьких обрезов, которые хранятся в сарае, я начинаю делать первую внутреннюю стенку мезонина. Делаю я ее «под елочку», как когда-то, еще до войны, меня учил дядя Семен.
Вначале я берусь за все это довольно равнодушно, но потом работа увлекает меня, и я делаю ее уже не столько ради дяди Семена, сколько ради собственного удовольствия. Стенка получается красивой, и это радует меня больше всего.
Где-то в глубине души, стараясь не признаваться в этом даже самому себе, я надеюсь, что, пока я в Малаховке, сюда может приехать Аллочка Жук. Правда, вряд ли ее приезд изменит наши отношения, но чем черт не шутит?..
Еще три года назад, вернувшись из эвакуации, я в первую же неделю поехал в Молочный переулок и разыскал там квартиру Аллочки, хотя мне и не приходилось до этого бывать у нее. Больше всего я боялся, что Аллочки еще нет в Москве, что она еще не вернулась. Это казалось мне самым страшным. Но страшнее оказалось другое. Аллочка была дома. Она сама открыла мне дверь, ахнула, почему-то покраснела и сказала:
— Ну, проходи.
В ее комнате, на низеньком подоконнике, возле раскрытого пианино, сидел юноша— красивый, светловолосый, в новеньком коричневом костюмчике.
Аллочка вошла вместе со мной, протянула: «Знакомьтесь», — и, представляя меня, добавила:
— Это друг моего детства. Юноша пренебрежительно оглядел мою старенькую спортрубашку, неглаженые брюки, едва заметна усмехнулся и протянул мне руку:
— Саша.
— Ну, рассказывай, где ты был, как живешь,— попросила Аллочка.
Я начал рассказывать ей о нашей жизни в Алма-Ате, но быстро понял, что ей это совершение неинтересно.
Она все чаще и чаще смотрела на Сашу, он смотрел на нее, и мне стадо ясно, что им нет до меня никакого дела, что я им мешаю.
А мешать людям я не любил.
Через несколько минут я ушел, сказав, что мне нужно торопиться по делу и что вообще я зашел к Аллочке случайно, по пути.
Через полгода я узнал, что отец Аллочки погиб на фронте. Я снова поехал к ней и снова увидал там Сашу.
Он вел себя в доме по-хозяйски, успокаивал мать Аллочки, бегал за какими-то покупками. И я решил, что больше мне в этот дом ходить незачем.
После этого я раза два встречал Аллочку в Малаховке, и мы разговаривали с ней очень вежливо, по-дружески, как будто тогда, до войны, у плотины между нами ничего не произошло.
Прошлой осенью я случайно встретил Аллочку в Москве, на улице, и она почему-то никуда не спешила и даже сама предложила проводить меня в магазин подписных изданий, куда спешил я.
Как и обычно, сначала мы говорили о всяких пустяках, а потом Аллочка вдруг стала жаловаться, что ей очень скучно, потому что с Сашей она давно поссорилась и после этой ссоры обнаружила, что у нее совсем нет друзей.
— Это неправда! — возмутился я. — По крайней мере один друг у тебя есть!
— Если этот один — хороший, то это уже очень- много...
Аллочка улыбнулась мне так нежно, что у меня перехватило дыхание. Всего несколько минут назад я разговаривал с ней свободно, даже немного небрежно, а тут почувствовал, что не могу выдавить из себя ни одного слова. Я только смотрел на нее — красивую, тоненькую,
темноглазую, черноволосую — и неудержимо, глупо краснел.
Я прекрасно понимал, что надо сейчас договориться с Аллочкой о встрече, назначить свидание, может, пригласить в театр или на концерт, но почему-то я не мог это сделать и, тупо глядя на асфальт, с трудом выдавил из себя только одно приглашение:
— Приходи ко мне в гости, Аллочка... У меня двадцать четвертого день рождения... Придешь?
Аллочка, склонив голову набок, посмотрела на меня удивленно, даже, пожалуй, немного насмешливо, но согласилась:
— Приду.
И тут же записала в крошечный блокнотик мой адрес.
Уже потом, простившись с ней, я понял: пригласил я ее на день рождения только потому, что боялся, как бы она не отказалась встретиться со мной. А не прийти на день рождения неудобно.
Аллочка пришла и весь вечер была в центре внимания.
Дела, рассказывала анекдоты, смеялась и тормошила всех. Родственники восхищались ею открыто, по старой памяти. Трое моих друзей глядели на нее во все глаза, наперебой приглашали танцевать и вообще старались не отходить от нее. Я был глупо горд, счастлив,
но где-то в душе у меня что-то свербило, потому что Аллочка ничем не выделяла меня среди остальных, а мне почему-то казалось, что я имею больше прав на ее внимание, чем кто-то другой.
Когда она собралась домой, я поехал ее провожать, несмотря на то, что родственники еще оставались и мама смотрела на меня укоряющими глазами.
Мы медленно шли с Аллочкой от метро по тихой Метростроевской, потом свернули к еще более тихому .Молочному переулку, прошли по мокрым от дождя и звонким каменным плитам возле старых стен бывшего монастыря. В переулке горели редкие тусклые лампочки.