Девушка с девятью париками
Шрифт:
– Ты Юрриаан? – Молодой человек поднимает глаза.
– Нет.
– О, прости, – я отхожу и сажусь в глубине террасы.
– Софи? – на меня смотрит пара темных глаз. – Привет, я Юрриаан. Мы раньше не встречались? Ты мне кажешься знакомой, – интересно, Софи ли он узнал под этими очками и париком. Он садится рядом со мной. Три поцелуя в обе щеки. На Юрриаане голубая футболка, не слишком мешковатая. Идеальный фасон, подчеркивающий великолепное тело. На ногах – пара “найков”, а в рюкзаке – куча дисков. Волосы беспорядочно свисают вокруг красивого лица. Сложно поверить в то, что когда-то он рассекал по улице совершенно лысый и без бровей. Я просто теряю голову.
Снова смотрю на его густые брови и длинные кудрявые локоны. Выглядит многообещающе.
Мы заказываем минералку и решаем разделить друг с другом кусок яблочного пирога со взбитыми сливками. В любой диете для раковых больных говорится, что рак питается сахаром, так что я по возможности избегаю сладостей. Но сегодня я праздную результаты своего сканирования. Сразу после заказа мы переходим к главному.
– Юрриаан…
– Пожалуйста, зови меня Юр, – должно быть, привилегия собрата по раку.
– Это было тяжело?
– Да, можно сказать и так. Химия не работала, так же как и радиация. В конечном итоге им удалось его сдержать.
– Сдержать?
– Ага. Врачи сами не могут все до конца объяснить… Он просто перестал распространяться.
– Ох. Но он ушел?
– Нет, он все еще в моем теле. Как я и сказал, они сами ничего не понимают.
Я рассказываю ему о своем диагнозе и о том, что доктора думают о моих шансах. “Я пытаюсь день за днем с этим смириться, но…”
– Софи, это трудно, и потребуется много времени, чтобы тебе стало лучше. Мы же оба знаем, что одно хорошее сканирование не означает, что ты исцелилась. Лучшее, что ты можешь сделать, – это постараться смириться.
– Возможно, но я до сих пор в ужасе. Иногда я не могу побороть страх. Это так подавляет.
– Не позволяй страху добраться до тебя. Ты не можешь сразу все переварить. Попробуй раздробить свой страх на части. Страх одиночества, смерти, страх перед болью и всем тем, что ты можешь потерять. Именно так ты будешь принимать свою болезнь день за днем и смотреть в лицо своим страхам. Если ты отделишь их один от другого и посмотришь в лицо каждому, ты сможешь их побороть.
– Так было с тобой?
– Да, и с тобой так будет тоже. Ты сильная – это любому заметно. Уверен, ты с этим справишься, – в устах Юра это звучит очень просто. Его темные глаза смотрят на меня в упор. Так пристально, что я забываю обо всем и, кроме него, для меня больше никого не существует.
Через два часа Юр встает первым, чтобы уйти. Я могла бы просидеть и подольше, но держу это в секрете. Я смотрю, как он пересекает теперь уже пустынную площадь. Мое сердце после нашего разговора все еще колотится. За эти два часа он лишил меня одиночества последних двух месяцев. И я бы никогда не подумала, что собрат по раку явится мне в столь симпатичной упаковке. С таким парнем я могу есть яблочный пирог хоть каждый день.
Понедельник, 4 апреля
Некоторые цвета друг с другом не сочетаются, но мой отец просто не в состоянии это увидеть. Его всегда одевали три его девочки, потому что папу нельзя было предоставлять самому себе. Например, сегодня утром он напялил рубашку цвета зеленого яблока с оливкового цвета пиджаком. Фу.
“По особому случаю”, – говорит он. Тьфу на него. Особый случай – это моя очередная поездка в больницу.
Сейчас он ненавидит ходить по магазинам; его нельзя волновать. Но, когда он был молодым, все было по-другому. В те времена он носил усы – минимум двенадцать сантиметров в длину, – и они вздымались вверх, как у Дали. Вечерами перед сном папа закручивал усы на папильотку, чтобы они завивались. А отправляясь на вечеринки, он брал с собой своего “питомца” – плюшевого крокодила на роликах и поводке. Мой отец таскал его с собой ночь напролет, одетый в тельняшку и с шелковым итальянским платком на шее. Ни усов, ни крокодила уж нет, но свободолюбия папа не утратил.
То же я могу сказать и про маму. Когда она познакомилась с отцом, у нее был собственный антикварный магазинчик, а вечерами она подрабатывала портнихой и шила костюмы и вечерние платья. К моменту, когда родились мы с сестрой, она сменила ажурные чулки и ковбойские сапоги на юбку-карандаш и высокие каблуки. Но она какая угодно, только не скучная. Не знаю, влияние ли это Амстердама или они просто сами по себе такие, но я давно уверена, что мои родители крутые. Даже подростком я могла делиться с ними всем без исключения – в нашем доме не было никаких запретов. Мы с отцом один раз долго смеялись, когда я впервые обнаружила лобковые волосы на туалетной бумаге, после того как пописала.
– Интересно, продаются ли в магазинах париков накладки из лобковых волос? – пошутил он.
– А может, их дарят тем, кто уже купил парик? – спросила я.
В семидесятые годы мой отец потратил свое наследство на покупку заброшенного дома XVII века на одном из амстердамских каналов. Вскоре выяснилось, что это было удачное приобретение. Папа с пятью друзьями переехал в дом и сделал ремонт; сейчас у каждого из них есть именная плитка в прихожей: Тон (мой папа), Реймонд, Хэнк, Марк, Геерт-Ян и еще один Тон. Лоэс, моя мама, получила свою плитку последней. Мои родители встретились и влюбились друг в друга всего в паре кварталов от нашего теперешнего дома – мама жила в подвальной квартирке, прежде чем отец вытащил ее оттуда.
Мне нравится слушать об их романе. Из-за множества лестниц и неожиданных углов многие гости сравнивают наш дом с домом, где пряталась Анна Франк, но, когда родители полюбили друг друга, здесь была всего лишь стройплощадка. Лестниц еще не построили, а дом был забит строительным мусором. Каждый вечер родители карабкались на третий этаж по строительным лесам и засыпали на мешках с цементом.
Сис, а спустя три года и я, родились там, где до сих пор находится родительская спальня. Мне нравится рассказывать, что я появилась на свет дома, но иностранцы иногда на меня странно смотрят: домашние роды – это такая типично голландская фишка. За нами с Сис вскорости последовали три кошки – Кееси, Тайгер и Саарти. Кееси довольно быстро переехала в “детский зоопарк”: родители не нашли в себе сил сказать маленьким дочкам правду, несмотря на то что Кееси была злее самого зла. Тайгер умер, когда ему было всего три года. Причина смерти – коллапс кошачьих легких. Пятнадцатилетняя Саар – долгожительница. Ее глаза уже не такие ясные, как раньше, и, к сожалению, у нее слабоумие, что объясняет ее плохо продуманные атаки на гостей и проходящих мимо ротвейлеров.
По тем же особым причинам, по которым мой отец надел свой зеленый ансамбль, я напялила Сью, а с собой взяла Блонди – в больнице я предпочитаю сливаться с окружающей действительностью, а не выделяться. Дейзи я оставила дома вместе со Стеллой, которую не носила несколько месяцев. По пути в больницу в машине всегда немного тихо, поскольку все мы готовимся к встрече с доктором Л., рабдомиосаркоме, страху и всем тем несчастьям, какие только может предложить больница.