Девушка с девятью париками
Шрифт:
Когда я думаю о Поук за пределами больницы, я думаю о трех ее детях-подростках, которые дома ждут, когда она вернется с работы, а еще о Кап-Ферра, потому что у нее есть столько чудесных историй об этом месте, и о мисс Клавель.
Пятница, 8 апреля
Утром меня разбудила мерзкая тетка с еще более мерзкой иголкой в руке. Она тащит за собой пластиковый контейнер со всем оборудованием. Еще даже нет восьми часов, мое лицо не отлипло от подушки, и я отказываюсь открывать глаза. Меня ужасно тошнит. Сопротивление бесполезно, поэтому я смиренно протягиваю руку. Один мой глаз открыт и злобно смотрит на иглу в надежде, что тетка справится с первого раза. Не тут-то было. Сволочь.
Она отодвигает занавеску, и я получаю свой завтрак.
“Доброе утро!” – кофейная дама кричит так, чтобы и тот, кто еще видит сны, наверняка проснулся. Как и в любое другое утро, она приносит мне термос с кипятком, чтобы я сама могла заваривать себе чай. Когда я вижу новый пакет с физраствором, подвешенный к стойке капельницы, я вспоминаю, что нужно пописать. Но это значит, что я запутаюсь в трубках. Хотела бы я просто вернуться в постель, но непрерывный поток буфетчиц, иголок, медсестер и докторов не дает даже просто закрыть глаза и притвориться, будто все это сон.
Я встаю и готовлюсь идти вниз, к гигиенисту. Я должна видеться с ним регулярно, чтобы мои зубы не выпали из-за лекарств, которые в меня вливают. Пока что они держатся вполне прилично. По словам врача, у меня крепкие зубы.
“Как и у вашей мамы”.
Да, как и у мамы. Ее он тоже помнит.
Чтобы добраться до его кабинета, я должна набраться духу и спуститься туда, где обитают нормальные люди. Нормальные люди, у которых могут быть легкие недомогания, но которые не гниют там, наверху. Нормальные люди, которые просто пришли на прием к врачу, а не затем, чтобы остаться. Внизу все такое доброкачественное.
Прикованная к стерегущей меня стойке капельницы, я еду в лифте на первый этаж. В попытке смешаться с остальными я надела свою обычную, повседневную одежду: джинсы и черную водолазку. Жаль, я не могу скрыть красные, опухшие щеки. Такое ощущение, что все на меня смотрят. Их взгляды говорят мне, что они знают: я явилась сюда не из какого-то другого отделения, а именно из онкологии, где заботятся о людях, болеющих раком. Такие встречи, возможно, худшее, что есть во всей болезни. То, что для этих людей нереально, для меня – моя жизнь. Когда прием у дантиста заканчивается, я возвращаюсь наверх так быстро, как только могу.
Моя капельница словно телохранитель – всегда рядом: когда гаснет свет, когда я умываюсь, чищу зубы, засыпаю и мечтаю о докторе К. А еще – когда свет зажигается, я просыпаюсь, умываюсь, чищу зубы и завтракаю. Мы соединены тонкой и гибкой пульсирующей трубкой, которая поддерживает течение потока жидкости между нами. Капельница не оставляет меня ни на время сна, ни на время еды, и ей не нужен отдых от лекарств. Большую часть времени мы не разговариваем, но в преддверии опасности она заставляет услышать себя, пища и призывая сестру к моей кровати.
Хотя по вечерам я не могу избавиться от ощущения одиночества, это самые драгоценные минуты за весь день. Наконец-то меня оставили в покое, разрешив обдумать собственные мысли, попялить-ся в окно или посмотреть “Отчаянных домохозяек”, ненароком привлекая внимание медсестры, остановившейся ради минуты легкого развлечения. Каждый вечер, прежде чем закрыть глаза, я смотрю на часовую башню напротив больницы. Эти часы я видела из кабинета доктора К. в отделении пульмонологии. Странный же путь я проделала из того отделения сюда. Сейчас я не знаю, что такое время, но часы тикают все так же.
Ох, доктор К., я все еще надеюсь на неожиданный визит, или поцелуй, или открытку. Ночью мое одиночество достигает пика, и больше всего я тоскую по сильным рукам. Я правда уверена, что скучаю именно по рукам доктора К., а не по рукам смазливых двадцатилетних. Я ненавижу саму мысль о том, что умру, не познав настоящей любви. Если я умру завтра, в церкви будет полно брошенных бывших, но сейчас рядом со мной никого нет.
Дальше по коридору кто-то умирает и напоминает мне носорога с зубной болью. Они должны были предупредить меня, чтобы я заказала беруши. Буду ли я кричать так же? Или так же пахнуть? Ну что за кошмар. Пожалуйста, пусть это буду не я. Я нажимаю красную кнопку, и вскоре появляется Бас с берушами. Даже в три утра приятно видеть его у своей постели. Затычки розовые и мягкие. Согревая их в руках, я слышу угрожающий шепот из темноты: “Закрой варежку!” Один из моих соседей по отделению С6, кажется, тоже достиг предела. Иногда это место и в самом деле напоминает психушку.
Я засыпаю с мокрым лицом. Хорошо хоть, что завтра я еду домой.
Понедельник, 11 апреля
Если верить моему календарю, это одиннадцатая неделя химиотерапии и первая неделя второго семестра в университете. Технически меня внесли в список студентов на все время болезни – деньги на ветер, но слово “отчисление” тысячу раз вгоняло меня в слезы.
Летом, сразу после выпускного в школе, я купила билет до Тибета. Мой интерес к этой стране появился где-то между чтением романов Германа Гессе и сильным увлечением парнем по имени Ральф, чей дом был увешан тибетскими молитвенными флагами. С четырнадцати лет я страстно хотела увидеть Гималаи, но единственным способом добраться туда и благополучно поездить по стране был тур в составе организованной группы. Когда я приехала в аэропорт, готовая начать свое грандиозное путешествие, я увидела, что мои попутчики – кучка пенсионеров. Тогда мой энтузиазм несколько поубавился, но чем больше я путешествовала с ними, тем сильнее влюблялась в их рассказы. Нас объединял дух авантюризма. Не так уж много дедушек решаются поехать в отпуск в Тибет, так же как и далеко не все восемнадцатилетние девушки готовы променять Ибицу на Гималаи.
Поездка началась в Пекине и через месяц закончилась в Катманду, где я решила задержаться подольше. Я обожала быть сама по себе, но в Катманду недолго пробыла в одиночестве. Вскоре я нашла себе попутчиков. Одним из них была немка по имени Сильви. Мы с Сильви взобрались на Аннапурну и провели три гималайские недели в болтовне, мечтах и раздумьях. Мы вскарабкались вверх на 5,4 тысячи метров и спали в крошечных гестхаусах, которые едва могли согреть нас. Ледяные ветра продували деревянные стены насквозь. Ночами было так холодно, что мы спали, не снимая перчаток и шапок. Как две девушки, путешествующие без сопровождения, мы завели одно правило: если одной из нас ночью захочется пописать, вторая должна встать и идти с ней. Помню, как мы обнаружили, что снаружи так же холодно, как и внутри, и посреди ночи сидели, обнявшись, на корточках в восторге от окружающих нас заснеженных вершин и старались не обмочить ноги.
После двух месяцев в Непале я распрощалась с Сильви и двинула в Индию. Эта была та Индия, которая дважды разбила мне сердце. Это страна, где живет мужчина по имени Санджай. Мы вместе бродили по улицам, и я по уши увязла в красоте и грязи, поражаясь цветам и контрастам. Это в Индии я решила, что буду заниматься политологией и развивающимися странами. Я повидала мир, но никогда его не понимала – не знала, например, что индийцы такие болезненно худые, потому что им нечего есть, тогда как на родине я знакома с девчонками моего возраста, которые болезненно худые, потому что выбрасывают свой обед.