Девушка в черном
Шрифт:
— Не ломай из-за этого голову, — утешал его Танел.
За стеной плакала маленькая сестра Мати. Хельви родила дочку, как и желала. У Мати это не вызывало восторга, потому что крохотная красная плакса сильно мешала ему проводить свободное время в свое удовольствие.
Мати вздохнул и попробовал подумать о другом.
— Танел?
— Что?
— Ты слыхал, что с собакой матери милиционера случилось несчастье?
— Какое?
— Ей прищемило хвост дверью магазина.
— Оторвали хвост?
— Нет. Только половину. Кусочек.
— Оно и лучше, — заметил Танел.
— Почему?
— У
— Разве это плохо?
— Зимой, да.
— Почему именно зимой?
— Дверь слишком долго остается открытой, и помещение выхолаживается, если собака с таким длинным хвостом бегает из дому на двор и обратно, — сказал Танел.
Мати слушал его с недоверием.
— He трепись! А где твой пес? — вспомнил Мати про Кутьса.
— Пошел прогуляться.
Они говорили еще о разных мужских делах.
А вечером пришла Паула.
— Что с тобой случилось? — спросила девушка.
— Ничего. А что, по-твоему, могло со мной случиться?
— Насупился, словно сети в море утопил.
Танел не ответила
Любая другая девушка рассердилась бы и ушла, но Паула осталась.
— Кино сегодня, — сказала она.
— Ну и что? — грубо бросил парень.
— Ничего. Я только зашла сказать.
Она взялась за дверную ручку, собираясь уйти.
— Погоди!
Танел сожалел, что обидел эту хорошую девушку, которая любила его и не променяла бы ни на какого бога.
Парень взял пиджак со спинки стула.
— Какая картина?
— Заграничная, — с улыбкой проглотила слезы Паула.
Танел стоял, готовый пойти с нею, но Паула медлила, и парень вопросительно посмотрел на нее.
— Не пойдем, — произнесла Паула расстроенно. — Все равно это не имеет смысла…
Танел видел длинные опушенные ресницы и подрагивание уголков рта. Паула стояла так близко от него. Стоило только протянуть руку…
12. О том, что нельзя убежать от любви. О том, как Ионаca сердят мужики, которые пашут своим плугом чужое поле. О сатане с хвостом и четырьмя рогами и о том, как Кутье его ненавидит. О том, как Саале придерживает сердце руками, чтобы оно не выскочило. И о том, что это совсем не шуточная история
Салака, пришедшая осенью метать икру, почему-то не хотела приближаться к берегу. Дул хороший «рыбный» ветер, но за рыбой теперь приходилось отправляться далеко в море. И даже оттуда возвращались с небогатым уловом, а порой совсем пустыми.
Ночами сделалось уже темно, как на морском дне, и холодно, но потом вдруг вернулась летняя жара. На берег катились волны тихой погоды, и женщины, стоя по колено в воде, мыли своих овец.
Саале не относилась безучастно к Кадиным хлопотам, но пребывала в рассеянности и иногда переставляла какую-нибудь вещь с места на место без всякой надобности. Во время работы среди людей она упорно глядела в землю, как делают заключенные или больные. Вечерами ее тянуло из дому; она даже не понимала, куда идет, пока не обнаруживала себя на берегу. Все ее чувства были напряжены и припаяны к одной мысли: отец ведь тоже разошелся с матерью из-за религии, но мама осталась тверда в своей вере.
После ссоры Саале видела Танела только два раза, да и то издали. Саале не хотела попадаться ему на глаза, и Танел тоже, казалось, избегает встреч. Но в те два момента сердце Саале начинало безумно биться.
Вечерами, когда она ходила вдоль пустого берега — ноги в песке и на губах горько-соленый привкус морского ветра, — она думала о многом, вперемешку обо всем, что было для нее важно или причиняло боль. Но это беспокойство мыслей заводило ее в еще больший тупик. И, как однажды, когда она сидела у моря, Саале снова подумала, что она себя замуровала. Теперь это явно был промысел божий. Но Саале чувствовала, как трудно ей жить по божьей воле и каким непосильным для нее теперь становилось отречение от мира.
Ноги в песке остановились. Из песка торчала какая-то деревянная игрушка. Саале нагнулась — формочка для пирожных из песка. Саале перешагнула через нее и пошла своей дорогой.
Но она вернулась. Наполнила формочку и выложила пирожное на гладкую спину камня. Девушка долго слушала, как вздыхают волны, шлепаясь на песок, и, только когда из моря поднялась луна, пошла домой.
Всю дорогу она ненавидела Паулу.
Дома Кади как раз обезглавливала салаку к ужину. Пришло время солить рыбу; теперь она еще случалась, но большого улова море не предвещало. В этот год Кади сторговалась в деревне, да и то загодя, насчет свиньи: когда наступят холода, будет что класть на сковороду. Да и своей картошки ей никогда не хватало на всю зиму, требовалось прикупать. Клочок земли, принадлежащий Кади, был столь каменист, что пахать приходилось с трудом, и родил он плохо. Ведь не зря пока существует народная поговорка, что людям, населяющим побережье, хватает на всю жизнь только работы и камней.
Иногда вечерами Кади раскрывала старый мужнин бумажник, застегнутый английской булавкой, и задумчиво пересчитывала деньги, заработанные летом. Денег было не мало, но и не много. Десятки, которые предлагала Саале, Кади не приняла, — девушке на зиму требовалась одежда, она была почти раздета.
Саале постояла у окна, глядя на лунную дорожку, Протянувшуюся через море, затем нашла в ящике обеденного стола нож и стала помогать Кади.
За этой будничной, привычной работой — разделкой рыбы, во время которой рыбачки приводят в порядок свои мысли и додумывают их до конца, — Кади подняла на девушку теплый взгляд и сказала:
— Детка, от любви не скроешься. Ведь у любви берегов нет.
Уже с раннего утра погода была теплой и светлой, а вода у берега такой прозрачной, что дно просвечивало.
Приемщик рыбы Пунапарт следил за морем в окно своей служебной будки и всякий раз выходил на причал, чтобы порадоваться на прибывающие лодки — они были полны живым серебром.
Ионас Тощий тоже считал, что утро дало хороший улов. Кутье сидел на крыше каюты, как генерал; Тийт держал курс к дому. Загорелые, покрытые рыбной чешуей руки Ионаса спокойно лежали на коленях, и трубка его пускала в ясный морской воздух струйки табачного дыма. А Танел просто смотрел на простор ленивого открытого моря, гладкого, как пол.