Девушка в поезде

Хокинс Пола

– Мне страшно, – говорю я ему. – А что, если я опять все испорчу? Что, если во мне есть какая-то червоточина? Что, если со Скоттом не сложится? И я опять останусь одна? Я не знаю, смогу ли справиться, я так боюсь снова оказаться одна… В смысле, одна с ребенком…

Он наклоняется вперед и накрывает мою руку своей.

– Ты ничего не испортишь. Ничего. Ты уже не та потерянная и убитая горем девочка. Ты сейчас совсем другая. Ты стала сильнее. Ты уже взрослая. Ты не должна бояться остаться одна. Это не самое страшное, верно?

Я ничего не отвечаю, но думаю об этом,

потому что стоит мне закрыть глаза, как я с легкостью ощущаю то чувство, которое заставляет меня вскакивать при погружении в дремоту. Это чувство одиночества в большом темном доме, когда я вслушиваюсь в тишину, надеясь услышать ее плач и шаги Мака по деревянному полу внизу, и знаю, что никогда их больше не услышу.

– Я не могу тебе ничего посоветовать относительно Скотта. Ваши отношения… Я высказал тебе свои сомнения, но решать тебе. Ты сама должна решить, можешь ли ему доверять, хочешь ли, чтобы он позаботился о тебе и твоем ребенке. Это решение должно быть твоим. Ты можешь доверять себе, Меган. Можешь доверять себе в том, что решение, которое ты примешь, будет правильным.

Он приносит мне кофе в сад. Я ставлю кружку, обнимаю его и прижимаю к себе. Сзади нас со скрежетом останавливается на семафоре электричка. Этот шум будто стеной отгораживает нас от всего остального мира, и мне кажется, что в нем, кроме нас, никого больше нет. Он обнимает меня и целует.

– Спасибо, – говорю я. – Спасибо, что приехал, что побыл со мной.

Он улыбается и, отстраняясь, проводит большим пальцем по моей щеке.

– У тебя все будет хорошо, Меган.

– А я не могу сбежать с тобой? Мы с тобой… мы не можем сбежать вместе?

Он смеется:

– Я тебе не нужен. И тебе не нужно никуда бежать. С тобой все будет в порядке. С тобой и твоим ребенком все будет хорошо.

Суббота, 13 июля 2013 года

Утро

Я знаю, что мне нужно сделать. Я думала над этим весь вчерашний день и сегодня ночью. Мне кажется, я вообще не спала. Скотт вернулся домой в жутком настроении: он хотел лишь поесть, трахнуться и тут же завалиться спать. Явно не лучший момент для такого разговора.

Я почти всю ночь пролежала с открытыми глазами возле его горячего и неспокойного тела и приняла решение. Я поступлю правильно. Я все сделаю правильно. Если я все сделаю правильно, то все будет хорошо. А если не будет, то не по моей вине. Я буду любить этого ребенка и выращу его, зная, что с самого начала поступила правильно. Ладно, пусть не с самого начала, но с момента, когда узнала, что это случится. Это мой долг перед малюткой и перед Либби. Это мой долг перед ней – на этот раз сделать все по-другому.

Я лежала и думала над словами моего наставника и над тем, кем я была: ребенком, мятежным подростком, беглянкой, шлюхой, любовницей, плохой матерью, плохой женой. Я не уверена, что смогу переделать себя в хорошую жену, но в хорошую мать – должна попытаться.

Разговор предстоит тяжелый. Наверное, это будет самым трудным, что мне приходилось делать в жизни, но я собираюсь сказать правду.

Больше никакой лжи, никаких тайн, никаких побегов, ничего такого. Я собираюсь рассказать все начистоту, а там увидим. Если после этого он сможет меня любить, значит, так тому и быть.

Вечер

Я изо всех сил упираюсь рукой ему в грудь, но не могу дышать, и он намного сильнее меня. Он давит мне рукой на трахею, в глазах все плывет, в висках стучит кровь. Я прижата к стене, пытаюсь закричать, но не могу. Я судорожно цепляюсь за его футболку и сжимаю ее в кулаке. Он меня отпускает и отворачивается. Я соскальзываю по стене на пол кухни.

Я кашляю и отплевываюсь, по лицу текут слезы. Он стоит в нескольких футах от меня, и когда поворачивается, моя рука инстинктивно тянется к горлу, чтобы защитить его. Я вижу, как его лицо искажается от стыда, и хочу сказать, что все нормально. Я в порядке. Я открываю рот, но не могу произнести ни слова, и только бьюсь в новом приступе кашля. Боль просто невообразимая. Он что-то говорит, но я не слышу, как будто мы под водой: звуки глухие и смазанные и доносятся волнами. Я ничего не понимаю. Я думаю, что он просит прощения.

Я с трудом поднимаюсь на ноги, протискиваюсь мимо него, иду наверх в спальню и закрываюсь в ней на ключ. Я сажусь на кровать и жду, что он придет, но он не приходит. Тогда я поднимаюсь, вытаскиваю из-под кровати свой небольшой чемодан, подхожу к шкафу, чтобы собрать кое-какие вещи, и вижу себя в зеркале. Я подношу руку к лицу: она выглядит удивительно белой на фоне пунцовой кожи, багровых губ и налитых кровью глаз.

Я не могу прийти в себя от шока, потому что никогда раньше он так себя не вел. Однако считать это полной неожиданностью тоже нельзя. В глубине души я допускала, что такое возможно и что к этому все шло. Что я вела к этому. Я медленно вытаскиваю из ящиков вещи – нижнее белье, пару футболок – и засовываю их в чемодан.

Я ему толком и не успела ничего сказать. Только начала. Хотела сначала рассказать о плохом, а потом перейти к хорошему. Я не могла сказать ему про ребенка, а потом добавить, что он может быть не от него. Это было бы слишком жестоко.

Мы сидели в саду. Он рассказывал о работе, а потом заметил, что я не слушаю.

– Тебе это неинтересно? – спросил он.

– Интересно, но не в данный момент.

Он не улыбнулся.

– Просто сейчас мои мысли заняты другим. Мне надо тебе кое о чем рассказать. Что-то может тебе не понравиться, а что-то…

– Что мне может не понравиться?

Я должна была сообразить, что момент для разговора сейчас неудачный, потому что настроение у него моментально испортилось. Он тут же стал подозрительным и не сводил с меня испытующего взгляда. Я должна была понять, что сама идея поговорить с ним была ошибкой.

Мне кажется, я это поняла, но отступать было уже слишком поздно. В любом случае я приняла решение. Поступить правильно.

Я села рядом с ним на бордюр и вложила свою руку в его.

– Что мне не понравится? – спросил он, но моей руки не выпустил.