Девушка в тюрбане

Табукки Антонио

— Понял вас, комиссар! — отвечает Олля вслух, а про себя: чтоб ты провалился, мать твою так.

— В этакой духоте разве задремлешь, — лицемерит Пинотти.

Порцио не отвечает, чертыхаясь, он осматривает Большой сортир. Как туда можно пробраться — неясно, похоже, у этого ненормального есть крылья, в любом случае надо брать его сейчас же, иначе мирные граждане лишатся сна, впрочем, кто их знает, отчего они не спят, да может, кто и не знает, а я-то знаю отчего. Треклятая река, перевешать бы всех этих эритрейцев с их фронтом освобождения, а жилища их сровнять с землей. Манкузо!

— Я!

— Поехали, тут все спокойно.

«Пантера» умчалась.

Ночь лунная, и глаза ищеек обследуют все закоулки. Хотите знать, где Ли? Пожалуйста. На дереве. К услугам тех, кто перелезает через забор с восточной стороны, одно-единственное более или менее высокое дерево — магнолия, туземка здешнего парка. Ли вскарабкался на вершину. Вот он привязывает к ветке веревку. Немного раскачавшись, отталкивается. Пинотти, свернувший за угол с целью обхода противоположной стены, не видит, как Ли перелетает на балкон второго этажа и отпускает веревку, исчезающую в листве.

Внутрь он входит без труда: балконная дверь приотворена. Эдгардо все время ее закрывает, дрожа от страха, а супруга тут же открывает, изнывая от жары. Тень бесшумно проникает в гостиную. Оглядевшись, приступает к тщательным поискам. Роется в ящиках и среди газет.

— Пина.

— Ммммм.

— Там какой-то шум.

— Спи, не приставай.

— Говорят тебе, там кто-то есть...

— Собака бы залаяла.

(Собака с трех часов дня занята любовными делами, а никто и не заметил.)

Ли застыл посреди комнаты, сердце бьется почти ровно. Пока он не нашел то, что ищет. Но, как всегда во сне, найдет непременно. Он замечает, что один из подлокотников кресла грязнее другого, левый светло-желтый, правый потемнее. Что эти Клещи, однорукие? Он не спеша раздевает кресло, а там... да, ничего себе!

— Пина!

— Мммммм...

— Проснись, говорю тебе, тут какой-то шум.

— Небось полиция.

— Да нет, у нас в квартире.

— Отстань.

— Пойти взглянуть?

— Мммммм.

Сидя на кровати, Эдгардо ловит каждый скрип — предвестник краха. Жена опять задает храпака, Эдгардо тычет ей в спину, в ответ она ревет, как тюлень. Ли это слышит. Теперь он знает, что они не спят. Но дело сделано: последним усилием он разламывает подлокотник.

— Ты слышала?

— Да уж теперь как не услышать!

В подлокотнике спрятаны четыре пакета хорошо знакомого Ли белого порошка.

По-крупному работает господин, думает Ли.

В этот момент появляется сам господин, в одной майке, дрожащий как лист — призрак, да и только, если б не оголенные трясущиеся прелести. Он мужественно кусает губы, чтоб не заорать.

— Положите на место, и мы столкуемся.

Усмехнувшись, Ли зубами вскрывает пакет и рассыпает порошок по всей комнате. Эдгардо вопит. Выскакивает жена с бандерильей (сувенир из Испании) и мечет ее в Ли, заливается победным лаем собака, ей ответствует пес Сандри, Варци подает сигнал тревоги мощным контральто, Пьерина молится, Федери, вылетая на террасу с бейсбольной битой, опрокидывает солидного Олля. Голосят кто во что горазд. Ли, выйдя на балкон с пакетами, устраивает в парке снегопад, Пинотти с криком «Стой, ни с места» целится в него из пистолета, сбегаются жильцы, в окнах по очереди вспыхивают огни — так красиво, как будто вдруг наступает день в механических Христовых яслях. Пинотти орет «Стой, стрелять буду», а сам уж выстрелил — так бывает; Ли перепрыгивает на соседний балкон, ногой высаживает стекло, внутри горит свет, и на незваного гостя тут же набрасывается доберман Бронсон Сандри, Ли шарахает ему стулом в морду, воют сирены, хлопают двери,

и появляются еще два Сандри — папаша при черном маузере (с таким на носорога ходить) и старший сын, патриот, вооруженный «береттой». Они стреляют в унисон, сынок укладывает собаку, папашина пуля клюет в плечо Ли, но тот не останавливается, а, примерившись, дает ему пинка в физиономию, и Сандри, словно из катапульты, плюхается в тележку с бутылками ликера, делая коктейль, сын вдобавок приканчивает лампочку и тоже получает пинок — спокойной ночи! Перешагнув через него, Ли принимается потрошить все, что есть в этой квартире, — мебель, двери, окна, он больше ничего не слышит, никаких звуков, будто все совершается под водой, не слышит, как поднимаются по лестнице фараоны, в голове у него только одно: он, Леоне и Лючия под портиками, он взламывает гардероб, оттуда сыплются винтовки, одна с оптическим прицелом, летят, разбиваясь, бокалы, валится одежда, Ли крушит стулья, разносит вдребезги телевизор, первым появляется Ло Пепе, но не стреляет, а только смотрит, столбенея, на такое буйство, наконец Ли подпрыгивает, разбивает ногой лампу и падает, чтобы больше не подняться.

Ло Пепе и Сантини, подоспев, берут его под прицел автоматов.

— Ранен, — говорит Сантини. — Теперь уж не встанет.

Ли не глядит на них. Он едва дышит.

Его сносят вниз на носилках. Там, на глазах десятков полуголых зрителей разворачивается светозвуковое действо с участием аж четверки карет «Скорой помощи». В одной из них Сандри с раздувшейся, баклажанного цвета челюстью; более всего он удручен тем, что не может заорать. Сандри-младший сделал под себя и распространяет запах не слишком bon ton. С Пьериной Дикообразиной приключился коллапс, и она исторгает из себя перцы в количестве, которое санитар оценивает как немыслимое для женщин такого возраста и комплекции.

В центре сцены трясет головой комиссар Порцио. Хамелеон настойчиво тычет ему пакетики с героином, пока комиссар не вырывает их у него из рук. Пресса и полиция обмениваются крепкими выражениями. Откуда ни возьмись в толпу, прорвав кордон, врезается Лучо. Увидев, что Ли в крови, он начинает орать как оглашенный:

— Довольно! Преступники! Банда душегубов!

— Это что еще за придурок? — горланит Порцио.

Синьору Варци тоже рвет.

— А леший его знает! — вопит Олля. — Он явился вместе с этим вот шпингалетом, который меня лупит по ногам.

— Это не дом, а клоака! — надрывается Лучо. — И вы, комиссар, чем обвинять Леоне в воровстве, лучше расскажите про то, как Сандри оружием торговал, как они с сыночком в людей стреляли. И про то, как тут наркотиками промышляют.

Супругу Эдгардо рвет лапшой и транквилизаторами.

— Про это вы молчок! Нападаете только на всяких бедолаг! Ну скажите, Леоне виноват или те, кто его убили?

— Синьор, — невозмутимо произносит Порцио, — здесь только что произошло новое нападение, в СоОружение проник психически ненормальный. А я обязан утверждать, что повинны жильцы?

— Как это «новое»?! — выкрикивает Лучо. — Интересно, что вы считаете старым? — В голове у него будто гудит реактивный двигатель.

Сандри, поднявшись, угрожающе тычет в него пальцем. И — ни звука. Без крика говорить он не способен. Садится обратно.

— А ну, прочь с дороги! — говорит Пинотти и отпихивает Лучо.

— Осторожней, ведь он старик, — предупреждает Хамелеон, вспомнив боевитость учителя.

— Старик, а не уйду отсюда! — горланит Лучо.

— Молодец! — несется из темноты крик Волчонка.