Девушка в тюрбане
Шрифт:
— Комиссар, мы установили личность мальчишки. Это сорванец, который сегодня утром исчез из дома.
Хоть что-то кончилось благополучно, думает привратница.
— Комиссар, — громко произносит Хамелеон, — а как вы объясните этот град из героина?
— Объясним, — отвечает Порцио.
— Черта лысого! Ну, объясните! Прямо сейчас объясните! Немедленно! — атакует Лучо. — Гражданин имеет право знать правду!
Комиссар такие вещи слышит двадцать лет, этим его не проймешь.
— Всем разойтись, очистить территорию!
— Никуда мы не уйдем! — выкрикивает Лучо и неожиданно валится наземь.
— Ушел, — подводит итог санитар.
—
Кислород старику и впрямь нужен. Голоса вокруг него замирают. Дверца захлопывается. Пляшут светозарные бактерии... В небесах летает Слон... две «скорые» стартуют вместе. На перекрестке они разъезжаются: одна везет Лучо в больницу, другая — Ли туда, где он останется навечно.
РИТМ ТРЕТИЙ. ЛУЧОЛЕОНЕ
С предыдущей страницы миновала неделя. Событиями она выдалась небогата. Уложили тысчонку из оружия различного калибра, правительство призывает граждан соблюдать законность, «Интер» уцелел едва-едва, интеллектуалы провели горячие дебаты на тему «Войдут ли снова в обиход подтяжки», прекрасное итальянское море испоганили водоросли, рухнула плотина, шлепнули еще одного полицейского комиссара.
Местные известия: насчет Леоне больше ни звука, зато:
1) городская футбольная команда разбила кремонцев;
2) через неделю будет избран новый мэр;
3) Лучо Ящерицу водворили в клинику Святой Урсулы (ей нужны от Бога дела, а не посулы), которой заведует профессор Джильберто Филин, в отделение кардиологии, сто девятую палату.
Палата помещается в третьем клине клиники, и оттуда можно насладиться несравненной панорамой автостоянки. Три комфортабельные койки, к каждой в придачу полная бутылка минеральной и пустая утка либо наоборот. Довершают обстановку три вены с глюкозой да графинчик маргариток в собственном соку. Центром притяжения в палате служит предмет, полученный одним из пациентов от родственников. Это переносной телевизор с антеннами-усами, как у сверчка, скрашивающий досуг больных часов по двадцать в сутки, на зависть остальным палатам. Сегодня экипаж сто девятой выглядит так: на левой койке — малость исхудавший Лучо Ящерица; у изголовья его сидит, зажав под мышкой сверток, Рак в белоснежной рубахе; на средней возлежит в лазоревой пижаме супруг привратницы Пьерины Джанторквато Крыса; справа в глубине — почти сокрытый простынями счастливый обладатель телевизора. Хворая уже не первый год, он усвоил привычку смотреть его лежа, вследствие чего у него развился дефект глазных яблок: они выкатились на лоб и сблизились. Отсюда и прозвище пациента — Камбала. Притаившись в глубине, Камбала уже девяносто два дня держит под контролем телевидение. Родные, после того как принесли телевизор, навещать его перестали, но он жив, говорят, даже скоро выпишется. В палату входят два санитара — Оресте Белый Медведь и Чинция Аистиха, они пришли делать больным назначенные процедуры. Перевернув Серджо Камбалу, Оресте присаливает его тальком (пролежни все равно есть), вместо специй вставляет в задницу свечу от геморроя и — гопля! — переворачивает обратно, теперь хоть на сковородку. Далее санитар принимается облегчать муки привратника.
— Ну как дела?
(Вздох.)
— Не падайте духом, сейчас Чинция сделает вам укольчик.
Улыбаясь, Аистиха воздевает клюв шприца. Рука у нее легкая, как ветерок. Говорят, от ее уколов спящие даже не просыпаются.
— Мы готовы? — спрашивает она.
— Только
— Ну-ка, ну-ка, расслабились! — (Никто, как Аистиха, не умеет беседовать с задами.)
Слева вчера, сегодня справа, Незачем так напрягаться, право, Что волноваться, кряхтеть без толку — Я вам без боли введу иголку.— Ну вот и все!
Тем временем Белый Медведь переходит к учителю; к нему он проникся особой симпатией после ночной дискуссии, в результате которой они сошлись в мнениях по следующим трем пунктам:
1) здоровье столь же недостижимо, как и вечное движение;
2) жизнь — это сплошные противопоказания;
3) привратник — кретин.
— Неплохо выглядите, профессор, — улыбается Медведь. — Видели хорошие сны?
— Пророческие, — отвечает тот.
Оресте с пристрастием оглядывает Рака: сразу видно, он из тех, кто ради друга готов на все.
— Что там у вас под мышкой?
— Ливерная колбаска, — ответствует Рак.
Вскрытие показывает, что данная колбаска представляет собой торпеду, начиненную четырьмя кило свиного джема.
— Прикончить его задумали? Он же на диете!
Жаркие дебаты на тему «Свиньи и здоровье» завершается заключением договора: два ломтя — Лучо, четыре — Медведю. Торжественно прибывает на скрипучей тележке завтрак. Камбала впервые подает голос со своей телекойки:
— Что там сегодня?
— У каждого особое меню, — разъясняет Аистиха.
Стол А: макарончики и филе окуня из озера Омодео;
истощенная страсбурская утка с картофелем `a lа Roscoff;
тропические фрукты местного происхождения; карибский кофе «Мрак».
Стол Б: манная каша — отварная свекла — печеное яблоко.
Серджо Камбала, хоть он и приучен к телевизионному плюрализму и каскадам юмора, в данном случае его не улавливает.
— Я выбираю меню Б, — заявляет Лучо. — А то вчерашний вепрь до сих пор у меня в желудке ревет.
Смеются все, кроме Камбалы, который, вращая глазными яблоками, хнычет:
— А мне вепря не дали...
Персонал выходит. После десяти часов непрерывной работы телевизору наряду с манной кашей дают остыть. Грохот ложек, скребущих тарелки, эпичен. Зажмуриться, думает Лучо, и ты опять как будто в убежище или в траншее.
Вот скрючился на койке старый больной зверь, жующий просто потому, что есть надо. Но спустя миг спина его горделиво распрямляется, словно он следует в экипаже, а по обеим сторонам дороги его приветствует ликующая толпа. Именно таким манером приступает он к печеному яблоку. Пища поглощается почти бесшумно, если не считать стука тележек и тарелок в коридоре да насоса, звук которого напоминает глотательные движения Камбалы, не меняющего горизонтальной позы.
Смотрит Рак на Лучо и думает: вот бедняга. От досады он чуть не плачет, а что поделаешь?!
— Ну и гадость эта каша, — изрекает он. — Небось те, кто в частных клиниках лежат и сами за себя платят, жуют сейчас пироги.
(Кардиопатию Рак сопрягает с идеологией.)
— И доктор уж три дня к тебе не заглядывает. Может... — Рак прикусывает язык.
— Вон сколько у него больных, — замечает Крыса, — ничего не попишешь...
— Ну да, вы все проглотить готовы! — возражает Рак. — Вам дай хоть марлю с ватой на обед — вы и ту скушаете да скажете: ничего не попишешь...