Девушки со скромными средствами
Шрифт:
В гостиную вошла Селина, ее высокая голубая шляпа с полями и туфли на высокой танкетке были данью французской моде, символизировавшей, как считалось, Сопротивление. Было воскресное утро, ближе к полудню. Селина только что чинно прогуливалась с Грегги по дорожкам Кенсингтонского парка.
Она сняла шляпу и положила на диван возле себя. Она сказала:
– Я пригласила на обед Феликса.
Феликс, он же полковник Дж. Феликс Добелл, был шефом отдела американской разведки, занимавшего верхний этаж соседней с Клубом гостиницы. Побывав в числе других приглашенных в Клубе на танцах, он остановил свой выбор на Селине.
Джейн сказала:
– А я к обеду жду Николаса Фаррингдона.
– Так он же приходил на этой неделе.
– И еще придет. Я с ним на вечеринке была.
– Вот и хорошо, – сказала Селина. – Он мне понравился.
Джейн сказала:
– Николас работает на американскую разведку. Он, наверное, знает твоего полковника.
Выяснилось, что мужчины незнакомы. Они сидели за столиком на четверых
21
Правами сеньора» (фр).
Администраторша, высокая женщина с землистым лицом, как всегда одетая в серое, объявила, что во вторник «член парламента от консервативной партии проведет в Клубе предвыборную дискуссию».
Николас широко улыбнулся, и от, этого его продолговатое смуглое лицо стало еще привлекательнее. Ему явно понравилась идея проведения дискуссии, и он сказал об этом полковнику, который любезно с ним согласился. Полковник явно был влюблен в весь Клуб целиком, Селина же стала центром и средоточием его влюбленности. Никто из мужчин, посещавших Клуб принцессы Тэкской, не оставался к нему равнодушным, и Николас тоже был увлечен, но, в отличие от других, в нем всколыхнулось его поэтическое чувство – до степени раздражения, потому что, с иронией наблюдая за течением собственных мыслей, он сознавал, что приписывает этой среде образ, недоступный ее пониманию.
Слышно было, как землисто-серая администраторша разговаривает с Грегги, сидящей с ней за одним столиком:
– Знаете, Грегги, я не могу быть в Клубе повсюду одновременно.
– Только это и скрашивает нашу жизнь, – сказала Джейн гостям.
– Очень оригинальная мысль, – заметил американский полковник, но это относилось к тому, что предложил Николас: они обсуждали политические взгляды девушек Клуба.
Николас предложил:
– Надо им сказать, чтобы они вообще не голосовали, то есть убедить их вообще не голосовать. Мы вполне обойдемся без правительства. Достаточно монархии, палаты лордов и…
Джейн сидела со скучающим видом, она несколько раз читала этот кусок в рукописи, она предпочитала обсуждать конкретных людей, это всегда доставляло ей гораздо большее удовольствие, чем разговор на отвлеченные темы, каким бы легким и оригинальным он ни был, хотя Джейн, со своими возвышенными устремлениями, никогда себе в этом не признавалась. Только достигнув вершины карьеры – став репортершей самого толстого женского журнала, – Джейн обрела свое истинное место в жизни, по-прежнему находясь в заблуждении относительно того, что она способ-. на мыслить, хотя на самом деле просто делала вид, что обладает такой способностью. А сейчас она сидела за столом рядом с Николасом и мечтала, чтобы он перестал беседовать с полковником о пользе произнесения политических речей перед девушками и о различных способах морального разложения членов Клуба. Джейн чувствовала себя виноватой оттого, что ей скучно. Селина же спокойно рассмеялась, когда Николас произнес: «Мы могли бы обойтись без центрального правительства. От него плохо нам и, что еще хуже, от него плохо политикам…» Николас говорил серьезно – насколько позволял его насмешливый ум, – и его слова были явно очень серьезно восприняты полковником, который в ответ почему-то сказал:
– А моя жена Гарет – тоже член общества «Стражи нравственности» в нашем городе. Она проводит огромную работу.
Николас, напомнив себе о пользе полного самообладания, спокойствия и невозмутимости, решил отнестись к заявлению полковника как к разумной реплике.
– Кто такие «Стражи нравственности»? – поинтересовался Николас.
– Они выступают за идеалы чистоты в семейных отношениях. Они бдительно проверяют все печатные материалы. Многие семьи в нашем городе не станут держать дома книги без штампа «Стражей».
Теперь Николас разобрался, в чем дело: полковник решил, что у него есть идеалы, а идеалы ассоциировались у полковника с деятельностью его жены Гарет, других идеалов он сразу припомнить не смог. Только так можно было объяснить его реплику. Джейн решила внести в беседу ясность. Она сказала:
– Николас – анархист.
– Ну что вы, Джейн, – возразил полковник. – Зачем вы наговариваете на вашего друга?
Селина уже начала понимать: взгляды Николаса слишком оригинальны, чтобы он мог найти общий язык с людьми ее обычного окружения. Она почувствовала в его неординарности слабость, и такая слабость в привлекательном мужчине ей нравилась. Селина знала еще двоих мужчин, тоже по-своему уязвимых. Она не проявляла излишнего интереса к этому обстоятельству, пока не имела намерения причинить им боль, а если и причиняла, то нечаянно. Ей нравилось, что ни тот ни другой не стремится завладеть ею безраздельно. Поэтому она спала с ними без всяких хлопот. Был у Селины и еще один поклонник,
Они перешли в гостиную и стали обсуждать, как провести послеобеденное время; в конце концов решили поехать за город на машине полковника. К тому времени он уже попросил называть его Феликсом.
Ему было тридцать два года. Он был один из двух Селининых друзей со слабостями. Его слабость состояла в непреодолимом страхе перед женой – он принимал всяческие предосторожности, чтобы не оказаться застигнутым врасплох в постели с Селиной, когда они проводили за городом уик-энды, хотя жена его в это время была в Калифорнии. Запирая на ключ дверь номера, Феликс в сильном беспокойстве говорил: «Мне не хотелось бы причинять страдания Гарет» – или что-нибудь в этом роде. Когда он проделал это в первый раз, Селина выглянула из ванной – высокая, красивая – и смотрела на Феликса большими глазами, не понимая, что с ним. Он еще раз встревоженно подергал дверь. По воскресеньям утром, когда в постели уже становилось неуютно из-за оставшихся от завтрака крошек, он иногда впадал в задумчивость и уносился мыслями далеко от Селины. В такие минуты он говорил: «Надеюсь, Гарет не узнает, что я здесь бываю». В общем он не стремился владеть Селиной безраздельно; а поскольку она была красива и обычно пробуждала в мужчинах инстинкт собственника, Селину устраивало иметь дело с таким мужчиной, как Феликс, – достаточно привлекательным, чтобы с ним спать, бывать на людях и танцевать. Феликс был блондин, в его внешности чувствовалось врожденное сдержанное благородство. Он редко говорил что-нибудь остроумное, но старался быть веселым. В это воскресенье он предложил поехать в Ричмонд, а добраться туда из Найтсбриджа в те дни была целая история: из-за трудностей с бензином на машинах не ездили просто для удовольствия, разве только машина принадлежала американцам – считалось, хотя это было чистым домыслом, будто их транспорт заправляется «американским» бензином и на них не распространяется британский аскетизм и укоризненный вопрос о необходимости поездок, стоящий перед пассажирами общественного транспорта.
Наблюдая, как Селина бросает на Николаса долгие взгляды, исполненные самообладания, спокойствия и невозмутимости, Джейн сразу поняла, что ей придется разместиться на переднем сиденье с Феликсом, а Селина со своими длиннющими ногами и душевным равновесием усядется на заднем, где к ней присоединится Николас; нетрудно было предвидеть, что все это произойдет само собой и будет выглядеть очень элегантно. Джейн ничего не имела против Феликса, но она не надеялась завоевать его – ей нечего было предложить такому мужчине, как Феликс. А Николасу ей, по ее мнению, было что предложить – хотя и не многое, – а именно причастность к литературе и умственной деятельности, чего как раз не хватало Селине. На самом деле представление Джейн о Николасе было ошибочным: она бессознательно видела в нем Руди Битеша, только наделенного привлекательностью, и воображала, что покой и счастье ему может дать не обыкновенная девушка, а только причастная к литературе. Но Николас поцеловав ее на вечеринке как обыкновенную девушку; причастность, к литературе вовсе не способствовала ее сближению с Николасом. Тут она ошибалась, как всегда в своих отношениях с мужчинами: сама предпочитая «книжных» и «литературных» мужчин, она думала, что и они предпочитают женщин из той же сферы. Ей не приходило в голову, что «литературных» мужчин если и привлекают женщины, то вовсе не «литературные», а просто женщины.
Зато предвидение Джейн насчет размещения в машине полностью оправдалось, и именно эта интуиция, никогда не подводившая ее в частностях, помогла ей в дальнейшем стать исключительно прозорливой репортершей светской хроники.
Между тем гостиная, оклеенная коричневыми обоями, оживала, наполняясь щебетом, – из столовой девушки принесли подносы с кофейными чашками. Три старые девы – Грегги, Колли и Джарви – были представлены гостям, таково было закрепленное за ними право. Они уселись и принялись разливать по чашечкам кофе для молодых бездельниц. Все знали, что Колли и Джарви находятся в состоянии конфликта на религиозной почве, но ради такого случая они постарались скрыть свои разногласия. Тем не менее Джарви не могла пережить, что Колли наполнила ей чашку до краев. Джарви поставила чашку с залитым блюдцем на столик позади себя и выразительно ее проигнорировала. Джарви держала в руках перчатки, она была в шляпке и с сумочкой – собиралась идти в воскресную школу, где вела уроки. Перчатки были из плотной зеленовато-коричневой замши. Джарви разгладила их на коленях, потом стала теребить и отгибать отвороты. Показался штамп – два полумесяца, обращенные в одну сторону, – знак «по твердым ценам»; на платьях он проставлялся на подшитом с изнанки кусочке ленты, который обычно срезали. Джарви, склонив голову набок, рассматривала неустранимый знак на перчатке, словно обдумывала какой-то связанный с ним вопрос. Потом снова разгладила перчатки, резким движением поправила на носу очки. Джейн вдруг панически испугалась, что никогда не выйдет замуж. Услышав, что Джарви идет давать уроки в воскресной школе, Николас хотел было расспросить ее, чему она там учит.