Девять хвостов небесного лиса (Ку-Ли)
Шрифт:
– С Марычевым.
– Точно. С ним. Он заболел.
– Я не доктор.
– Ясен перец. Но он мне нужен, Каська. Очень нужен. Без него весь мой бизнес — коту под хвост. Он гений. Ты не представляешь. Из ничего деньги делает. Каждый его прогноз на миллион.
– Камень в мой огород?
– Дура, - беззлобно отозвался Олег. — Ты — особенная, а Марычев — финансовый гений. Смотрит на котировки и с точностью до нюанса говорит, что на рынке происходит. Обалдеть! Я без него, как без рук. И тут он говорит, что помрет скоро.
– Я не доктор.
– Заладила! Я же знаю, ты можешь. Стольким людям помогала. Помоги теперь мне. Раз в жизни. Что тебе стоит?!
– А ты мне — телевизор в благодарность.
– Да все, что хочешь!
– Я тебя хочу.
Он побледнел и после мучительной паузы-раздумья затеребил пряжку ремня на джинсах.
Видать, крепко припекло.
– Пошутила я. Ты мне не нужен. Марычева твоего посмотрю. Завтра приводи. Только не сюда. В ресторан. Ужин за твой счет.
Олег улыбнулся облегченно:
– Согласен.
Вечер мы провели в греческом ресторане. Мне всегда нравилась средиземноморская кухня, и я оценила внимание бывшего мужа.
Марычев пришел с женой, опоздав на тридцать минут.
Заказал, не глядя в меню, равнодушно передал кожаную папку супруге. Та долго гнобила официанта массой уточняющих вопросов о калорийности блюд. На диете, значит.
Пока она вяло ковыряла в тарелке, мужчины перешли к обсуждению деловых вопросов. Я же, откинувшись на плетеную спинку, изучала эту совершенно негармоничную пару.
Чем дольше длится брак, тем больше супруги похожи друг на друга. Маша и Сергей, напротив, выглядели антагонистами.
Марычев — поджарый, загорелый, излучал энергию и силу.
Маша — рыхловато-болезненная, квашня с ямочками. Ямочки на щеках не умиляли, а раздражали.
Иногда Марычев бросал на жену торопливо-равнодушный взгляд, словно хотел убедиться, что вот она, еще здесь, рядом с ним. И ему становилось скучно и тошно.
Мы с Олегом были, наверное, интереснее — затеяв невинный флирт. Он, по старой памяти, касался моего бедра, неожиданно перехватывал мою руку с бокалом и отпивал, а затем касался губами запястья.
Марычев, зная анамнез наших отношений, тонко улыбался.
Маша отворачивалась. Мы ей были неприятны.
Марычев, похоже, знал, как именно я проникаю в суть, и старался не смотреть мне в глаза. Но в какой-то момент забылся, рассмеявшись, и потерял контроль.
Я мгновенно воспользовалось, нырнула в чужой мир.
Здесь было, как на празднике. Разноцветные шарики, глиняные свистульки, поп-корн, затейливые карусели, веселая музыка. Немного простовато, но в сочетании с радушием - обезоруживающе. Только вдалеке - черная полоса. Она наступала медленно, алчно, без шанса на спасение. Но чем ближе наступала болезнь, тем бешеней вертелись карусели, тем громче гудели свистульки. Марычев ни секунды не верил в то, что умрет. Намеревался прожить еще долго и весело.
Интересно, Маша знает?
Маша вяло водила тигровой креветкой по тарелке, рисуя узоры из легкого средиземноморского соуса. Почувствовав, что я смотрю, подняла голову. Мелькнул неровно прокрашенный пробор.
Знает о болезни мужа, знает и очень боится. Ей страшно остаться одной, и она готова на все, чтобы этого не произошло.
Некая внутренняя готовность перетянуть на себя болезнь мужа, вытащить его на себе из надвигающейся паники и страха. Ей очень важно быть как все. Иначе… Иначе зачем жить? А у всех должна быть семья и долг перед семьей. Ее так воспитали.
– Десерт? — дыхание Олега было теплым и искушающим, с нотами дорогого табака.
– Обязательно.
…- Мне бы хотелось увидеться снова, - при прощании Марычев галантно поцеловал руку.
Маша равнодушно кивнула мне и направилась к машине.
– Она не светский человек, — извинился Марычев за жену.
– Не любит, когда кто-то нарушает ее границы.
– А вы?
– А я люблю.
Олег вызвался меня проводить. Оставил машину у ресторана, и мы пошли по набережной. Желтые листья шуршали под ногами.
– Как в былые времена, - сказал он. — Последний раз я так гулял с тобой… и не вспомнить, когда. Помню только, что поздней осенью. И мне хотелось тебя целовать. Все время. Но домой мы не могли идти: там нам мешали Лялька, телефон и телевизор.
– Блага цивилизации.
– Считаешь Ляльку благом цивилизации? — усмехнулся он.
– Благо цивилизации — телевизор. А Лялька просто благо. Твое и мое.
– Теперь у тебя нет телевизора.
– И ты не можешь меня целовать.
– Почему не могу?
– Он остановился и повернулся ко мне.
– Не представляешь, как я соскучился… Я не целовал тебя целую вечность и один день.
– Гораздо больше. Ты не целовал меня два года. Два года — намного больше, чем вечность и один день.
– Я не знал, что так будет. Я не знал, что не смогу жить вне тебя и без тебя.
– Я замерзла. Пойдем домой. Хотя бы сегодня — пойдем домой.
…Не угар.
Не лихорадка.
Легкая, пронзительная грусть.
Мы снова незнакомцы — встретились в ресторане, немного выпили, оказались в постели. Утром я сварю кофе, он небрежно чмокнет меня в уголок припухшего зацелованного рта и уйдет. С тем, чтобы никогда не звонить и не возвращаться.
Ночь связала нас - и теперь уже навсегда.
– Это ты и не ты, - сказал Олег.
Было четыре часа утра, и мы лежали на узкой кровати.
– Это я и не я.
Боялась, что ответит пошлостью типа: «Надо придумать, что сказать Алле». Но — молчал. И я поняла, что Алла ничего для него не значит. Но — будет с ней жить дальше. Потому, что никогда не сможет попросить у меня разрешения вернуться. И я никогда не попрошу, чтобы он вернулся.
Горечь, горечь, вечный искус на губах твоих, о, страсть…