Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
Шрифт:
Именины, крестины, праздники, день парижской коммуны, вечер пятницы – и так далее, и так далее, и так далее... Общие пироги, общий лак для ногтей (всё больше Сонин, зачем тратиться, если врачи так редко могут позволить себе накрасить ногти?). А давай на выходные с нами за город?.. Я его выгнала! Я его приняла, всё-таки отец ребёнка! Серёга – гад! Серёга – прелесть! Серёга пришёл. Серёга ушёл. Я – врач, а он – несчастный шофёр! Тамарка – дрянь, Алка – сука, мама-папа, свекровь-морковь... Бабам всегда есть о чём поговорить, даже если одна из них не замужем.
– Почему ты не замужем до сих пор?! – удивлялся иногда подвыпивший Серёга, танцуя с Сонечкой на очередном сборище имени Светочкиных или Сашенькиных именин-дней рождений.
– Не берут! –
– Ой, да ладно заливать-то! – недоверчиво и добродушно смеялся простой дальнобойщик.
– Почему ты не замужем до сих пор?! – удивлялся иногда подвыпивший Степан Степанович, танцуя с Сонечкой на очередном сборище имени Светочкиных или Сашенькиных именин-дней рождений.
– Не берут! – смеялась Соня.
– А я бы взял! – клокотал полковник УБОПа, плотоядно шаря по Сониной талии.
В общем, год за годом жить рядом... Вы же понимаете, наши подруги – наш крест. Мужчинам никогда не разобраться в хитросплетениях женской дружбы. Им, как правило, легче взять и разрубить свои мужские отношения, чем нам распутать клубок насмерть проросших друг в друга девичьих змеечерепах, медуз горгон и прочих лернейских гидр.
Вот так они и жили бок о бок (жили и работали!), и могло всё это продолжаться ещё достаточно долго, если бы в один прекрасный момент Софья Заруцкая не познакомилась со своим будущим мужем.
Произошла их судьбоносная встреча донельзя банально. Поздним вечером Соня возвращалась домой с работы. Вслед за ней топал молодой человек. Она даже не обращала на это никакого внимания, потому что давно уже привыкла ходить тёмными улицами одна-одинёшенька, и в связи с этим её жизненным обстоятельством инстинкт вечной настороженности порядком истаскался.
Нет-нет, у неё периодически случались мужчины. Соня была хороша собой и не глупа... Может, поэтому мужчины и не случались надолго? Её раздражало присутствие под одной с ней крышей второго лишнего. А уж под чужими крышами вообще всё было чуждым. Мужчины ей нравились. Ну, там, фигура, глаза, интеллект и, чего греха таить, кошельки. Но, просыпаясь с самым нравящимся, самым фигуристым, глазастым, интеллектуальным и состоятельным, она испытывала чувство неловкости. А любовь, как ей казалось, неловкости не предусматривает. Ни в каких формах и проявлениях. К тому же у неё была любимая работа, и массажи она долго-долго не бросала, потому что кормили они куда лучше – во всяком случае пока, – чем акушерство и гинекология. А мужчины – особенно фигуристо-состоятельные и глазасто-интеллектуальные – волей-неволей доминировали. Она же, понимая всю правильность подобного закона природы, тем не менее рано или поздно срывалась, вопреки всем доводам своего вполне качественного ума. А уж Светочкин пример под боком... Да и вообще – коллеги обоих полов. Родители. Семьи были у многих, а счастья не было ни у кого. В её, разумеется, Сонином понимании счастья. Как некоего особого состояния души и тела. Точнее, душ и тел. Состояния неразрывного, неотягощённого и гениального в своей простоте. А вокруг были – дай бог, покой, воля и взаимопонимание – в лучшем из лучших случаев. Но у неё ни в чём таком не было особой необходимости. Да и не особой тоже.
В общем, к тому моменту, когда за ней поздним вечером топал молодой человек, Соня была убеждена, что она одиночка. Не потому что страшная или характер невыносимый. Потому что и красивая, и, судя по многолетним отношениям с родителями, начмедом, подругой-соседкой, коллегами и продавцами супермаркетов, – снести может всё что угодно. Не потому, что готовить не умеет или засранка. Надо – вполне способна и на прозрачный бульон, и на фигурные вареники. Дважды даже куличи пекла, а уж в шарлотке – вообще ас! И стерильно у неё, как в оперблоке, и вещи всегда по местам. Не потому, не потому и не потому. А просто – потому что! Одиночка – и привет! Бывает же такое, наверное? Встречаться – может. Спать под одним одеялом – не очень. К тому же у каждого человека свой запах. Вот если бы так, как в книгах!.. Вот у той же Грековой, которая Вентцель, в «Кафедре» старичок Завалишин жалеет, что после смерти быстро раздал все вещи жены, чтобы не напоминали своим видом о горе. А потом захотел вспомнить её, живую, не фотографическую, а восстановить образ не мог. Потому что запах выкинул вместе с кофтами и юбками. И жалел-жалел-жалел именно о запахе. И вот, сколько Соня ни внюхивалась в мужчин – в тех, что были недолго, и в тех, что были более постоянными и даже настаивали на совместном житии-бытии, – нет. Не было в них чего-то такого. Всё ровно. Или приятный одеколон. Мыло. А запах их собственной кожи был ей даже неприятен. Или безразличен.
– Девушка, я никогда не знакомлюсь на улице, но...
Неожиданно для себя Соня не ускорила шаг и не фыркнула, а остановилась и насмешливо поглядела прямо на молодого человека.
– Да-да, я знаю. Выглядит очень глупо, – эти слова молодой человек произносил, не смущаясь. Похоже, и ему насмешливости было не занимать. – Глупо и пошло. «Девушка, я никогда не знакомлюсь на улице...» Тьфу! Кстати, как вас зовут?
– Софья Константиновна.
– Вот так уже лучше, да. Позвольте, я начну снова. Итак... Софья Константиновна, я никогда не знакомлюсь на улице. Но вас я уже знаю, так что будем считать, что мне не пришлось изменять привычкам. Меня зовут Глеб Заруцкий.
Да-да, прежде и у Сони была другая фамилия, но чтобы ещё больше не запутывать повествование описанием мытарств, связанных с заменой всех документов, от смешных паспортов – гражданского и заграничного, до всех дипломов, сертификатов и так далее, автор не стал называть Соню девичьей фамилией, а сразу назвал своей. В смысле – её родной фамилией. Возможно, девичьей фамилия и называется, потому что она, как и девичество, – дело временное. Как ползунки или юношеские прыщи. Именно поэтому она у нас с самого начала Заруцкая. Возможно, как раз по той причине, что многое для неё началось с того момента, когда смешливая молодая работница ЗАГСа объявила Софью и Глеба мужем и женой. А роман «Бюрократия» я чуть позже напишу. У меня есть что сказать читателю по этому поводу.
После того как молодой человек ей представился, они пошли в кино. А затем – в ресторан. А потом – к нему домой. Софья Константиновна даже в кои-то веки на работу не вышла. Позвонила заведующему, Петру Валентиновичу, и, краснея, фальшиво прогнусавила в трубку что-то о том, как ей внезапно стало очень плохо. Стыдно ей было не потому, что она на работу не вышла, и вовсе не оттого, что здорова. А по той причине, что было ей настолько хорошо, что даже перед людьми как-то неловко.
В общем, очень быстро всё у этой парочки сладилось и с запахами, и со звуками, уж не знаю, как объяснить. Да и стоит ли?
Светочка Шевченко, узнав о том, что подруга наконец нашла своё счастье, страшно огорчилась, вместо того чтобы обрадоваться. Она-то уже привыкла к ежевечернему кофе на Софьиной холостой кухне. К тому, что всегда есть кому намазать её волосы краской, а хоть и в три часа ночи. И всегда есть на кого свалить своего Александра Сергеевича не Пушкина, которому шёл уже восьмой или девятый год. А сваливать его надо было всё чаще, потому что у Светочки возник роман на стороне. Ну, не совсем так чтобы на стороне, потому что роман этот у неё возник с тем самым не то крёстным, не то дядей, хозяином гаража дальнобойных фур и владельцем этого самого транспортного ООО, когда-то удачно отпочковавшегося при развале от «Совтрансавто».
Серёга себе рулил. Зяма уже давно никуда сам не ездил, да и с самого начала за баранкой не сидел, а в основном договаривался. Потому что был он когда-то главным инженером той самой, развалившейся в начале развала-передела на вкусные куски организации. И знакомства имел от самых-самых верхушечно-министерских до совсем уже сявковых, но тоже крайне необходимых. В общем, сводил концы с концами, да так хорошо, что никто из звеньев цепи обижен на него не был. И жена была у Зямы. И дети совсем взрослые. И внуки.