Девять месяцев, или «Комедия женских положений»
Шрифт:
Светочку Зяма в начале её брака с Серёгой ни в грош не ставил, потому что людей обычно видел насквозь. Общался мало. А потом всё чаще и чаще, и даже со Степаном Степановичем подружился, бог знает почему и на какую тему. И в квартире Светкиной стал бывать по поводу и без, всё больше во время Серёгиного отсутствия. И вот чтобы препротивный мальчишка лишнего папе по возвращении не накаркал, и стала сплавлять его Светочка к Соне. Той вроде и отказать неудобно в такой мелочи. Женская солидарность, всё такое. Хотя и чувствовала себя Соня премерзко. Во-первых, из-за этого отвратительного Сашеньки, который даже мёртвого мог достать, а Соня была живее всех живых, и такой адский труд, как кино с Сашенькой (билеты за свой, разумеется, счёт, кто ж на ребёнка попросит-пожалеет, даже если сто лет тебе самой этот мультфильм или боевик не упал?), вечер с Сашенькой (с Соней он оставался куда охотнее, чем с собственной мамой) и уж тем более ночь с Сашенькой, который отказывался спать до самой полуночи, а после норовил залезть в постель к Соне, де, сам он спать боится, – был ей не очень-то по душевным силам. Первые пару раз Сашенька задал было вопрос,
Вы наверняка сами знаете, насколько это хлопотно – чужие дети. Особенно дети друзей. Особенно дети друзей, севших вам на голову. Особенно если эти дети и сами присели вам на голову вслед за друзьями. Конечно-конечно, сама/сами виноваты. Но ведь это как бывает? Разбил мамину чашку – получи и распишись. И никаких обид. Разбил чашку доброй тёти? Так это же совсем другое дело! Можно перебить весь «гараж» чашек, да ещё и на осколках джигу сплясать. А если добрая тётя скривится или, там, слово скажет не совсем ровное, то надо заплакать и потом ещё и маме пожаловаться. И потом эта слабовольная добрая тётя будет молчать, даже если ты её французским лаком для ногтей (тёмно-коричневым) инсталляцию на новой дорогостоящей (белоснежной) блузке выполнишь. Будет молчать, как миленькая! Потому что мама на неё гавкает, а она молчит.
В общем, дети – это звери. В смысле – всё чуют. Но даже самые паскудные из них тянутся к добрым тётям. Особенно если мама дежурит.
А уж мама дежурила по полной. Совершенно непонятно, чего это вдруг Зяму так повело. Но как-то вот так получилось – и около года шло никем, кроме Сони, не замеченное.
Автор чуть не забыл про Сонино «во-вторых», что, пожалуй, даже важнее, чем «во-первых» в виде мерзкого Сашеньки, совершенно чужого ей мальчика, навязанного ей в чуть ли не ближайшую родню. Так вот, во-вторых (и в-главных): Серёга. Он всегда был мил и, в отличие от Светочки, добр и нежаден. Он был очень порядочный парень. Очень. И Соня чувствовала себя крайне неуютно, невольно покрывая Светочкин адюльтер. Не раз и не два, под кофе и даже под рюмку, она говорила подруге-соседке-коллеге, что не хочет и больше не будет. Решайте сами и по-честному. Или не решайте, но тогда не вмешивайте никого. Но Светочка начинала плакать, очернять Серёгу и вспоминать обиды от свекрови и от жизни вообще. И так она это натурально представляла, что Соня, глядя на её пламенеющий сопливый нос, опять принимала Сашу на время «дежурства». А когда из дальних странствий возвращался Серёга, всегда с каким-то мелким, но приятным сувениром для подруги жены (он-то лучше всех знал свою жёнушку, и потому ему было крайне неудобно за её, мягко сказать, маниакальную бережливость), Софья всегда чувствовала себя предательницей. Она уже склонялась к мысли поставить перед Светочкой ультиматум, ну да тут на её вечернем пути домой приключился Глеб Заруцкий.
И все проблемы со Светочкой и её малолетним избалованным исчадием ада и с муками совести на предмет хорошего человека Серёги канули в небытие. Сразу и почти. Сразу – потому что уже на третий день знакомства она переехала к нему. А почти – потому что соседство кончилось, но совместная работа осталась.
Да-да, после интернатуры Светлана Степановна Шевченко осталась работать в том самом обсервационном отделении того самого родовспомогательного учреждения нашего города. И отношения – видит бог, как автор не любит это слово! – остались. Светочка плакалась Соне на жизнь, как-то раз даже приволокла Сашеньку в логово счастливой пары, только-только подавшей заявление, но Глеб – ах, жестокосердный! – не стал сюсюкать, и больше одного вечера этот праздник для Сашеньки не продлился. Получив серию подзатыльников, он понял, что здесь его манипуляции бессильны. Благо, мамаша ещё не успела сдымить – и он благополучно отчалил вместе с ней. Светочка грызла подруге печень ровно неделю. А через неделю вернулся Серёга. И Светочка взяла бюллетень. Потому как отрок на папин стандартный вопрос: «Что новенького-то?» – любезно вывалил ему про то, что Сонька-дура, похоже, выходит наконец замуж за злого дядьку, а мама собиралась на дежурство, но почему-то не пошла, зато к ним пришёл дядя Зяма и даже остался ночевать. И даже в маминой спальне. Он даже сам собственными глазами это видел, потому что ночью пошёл в туалет, а потом хотел к маме в постель, а там уже был дядя Зяма, который и спихнул его оттуда волосатой ногой.
Что там у них было, додумывайте сами. Автор не то чтобы не знает – автор всегда всё знает (почти), таковы уж особенности писательской службы делу своих персонажей. Умолчу о подробностях лишь потому, что вы не хуже автора представляете себе, что в таких случаях бывает, плюс-минус интеллигентность. Светочку автор, при всей своей любви ко всем своим героям, интеллигентной назвать не может, даже приспустив объективность на уровень мотни штанов афгани.
В общем, ушёл Серёга без шапки в ночь холодную. К Соне ему было неудобно идти. Он не знал её адреса, да и куда переться, если у людей там любовь? Это нормальные дальнобойщики понимают, в отличие от некоторых девушек с дипломами вузов. К маме? Нет уж. Сольный концерт «Яжетебеговорила!» в его планы не входил. К тестю с тёщей? Ещё хуже. Сгоряча нагородит – не расхлебаешь. Серёга купил бутылку, закуску, цветы и отправился к Тине. Вот мы её и вспомнили, покорную и тихую Светочкину подругу, врача общей практики, или, как привычнее обывателям, – терапевта.
А Светочка стала качать права. У Зямы.
И тут самое время рассказать вам притчу от Леонардо да Винчи, благо он умер более, мягко скажем, семидесяти лет назад, и никакие наследники Великого Лео скромному автору Соломатиной авторских прав на да Винчи не предъявят. А вы станете образованнее на малую толику чёрного трюфеля и на три килограмма простой житейской мудрости. Итак, набираем курсивом:
БЛОХА И ОВЕЧЬЯ ШКУРА
Обосновавшись в мохнатой шкуре добродушного дворового пса, блоха жила себе припеваючи и ни о чём не тужила.
Но однажды она учуяла пленительный запах добротной чистой шерсти.
– Что бы это могло быть? – заинтересовалась она и, сделав несколько прыжков, обнаружила, что её верный пёс сладко спит, растянувшись поверх лохматой овчины. – Ах, как я мечтала о такой великолепной шубе! – восхищённо воскликнула блоха, не в силах оторвать взгляд от овчины. – Насколько же она густа, шелковиста и изящна, а главное, надёжна. На ней уже не придётся опасаться собачьих зубов и когтей. Мой пёс стал невыносим. Потеряв всякое приличие, он то и дело почёсывается и ищет меня. Как мне опостылела вечная игра в прятки! Наверняка овечья кожа куда нежнее и слаще собачьей.
Не раздумывая более и стараясь не упустить счастливый случай, блоха поднатужилась и одним махом перелетела с собачьей шкуры на овечью.
Однако вопреки надеждам и ожиданиям овчина оказалась настолько густая и плотная, что блохе пришлось изрядно потрудиться, отдирая лапками один волосок от другого и прокладывая путь в непроходимой чаще. Преодолев немало препятствий, она добралась наконец до желанной цели. Но, увы, дублёная овечья кожа была тверда словно камень. Как ни тужилась блоха, как ни изворачивалась, этот лакомый кусочек оказался ей не по зубам.
Вконец обессилевшая, взмокшая от натуги и раздосадованная, блоха решила отказаться от своей затеи и двинулась в обратный путь. Ей уже не терпелось поскорее вернуться на привычную собачью шкуру и вновь зажить прежней жизнью. Глядь, а собаки и след простыл!
Целые дни напролёт бедняжка убивалась и корила себя за непростительную опрометчивость, пока не умерла от тоски и голода, окончательно заблудившись в густой овчине.
Ну, то есть вы уже поняли, что ничего она у Зямы не накачала. У таких, как Зяма, где сядешь, там и слезешь. Жена, дети, внуки, бизнес. Приходить на поспать? Не вопрос. Был. А теперь сплыл. Потому что мужняя жена – это в любовницах удобно. А оголтелая одинокая баба – увольте! А жене что-то вякнешь своим грязным жалом – проблем, деточка, не оберёшься. Из-за тебя и так отличного надёжного непьющего шоферюгу потерял, шпрехающего к тому же ин зи дойч весьма прилично для дальнобойно-товарно-таможенных нужд. Да, уволился, дурак! Дело с бабой попутал, идиот! На маршрутку водилой пошёл, кретин! И ты иди с богом, ищи себе других, совет да любовь тебе с бессонницей и твоим носатым выродком, Светлана.
Естественно, поплакать она явилась к Соне. Скромную свадьбу подруги она как-то в своих несчастиях пропустила, ну а задним числом чего уж подарки дарить. Друзья не для твоих подарков существуют, а для твоих проблем. Пришла, чаю попила, слёз полную кухню налила. А как Глеб домой с работы вернулся, так шустро восвояси отправилась. Пока дамы болтали, Сашенька не Пушкин подсолнечным маслом щедро сдобрил готовый переплетённый дизайн-проект, что Глебу назавтра надо было клиентам представлять, и после удовлетворения нужд духовных занялся физическими упражнениями – принялся прыгать всем своим весьма упитанным девятилетним телом на ортопедическом матрасе недавно купленного супружеского ложа. Заруцкий этим обстоятельствам не возрадовался и в Светочкино тяжкое положение «брошенки» не вошёл. И к «сироте» отнёсся без особого понимания, отвесив капитальный поджопник. Светочка было открыла рот, но, натолкнувшись на взгляд Глеба, заткнулась и посинела, как будто ей кулаком под дых въехали.
Соня после ухода «обездоленной подруги» и «несчастного мальчика» попыталась было Глебу объяснить... Что-то там... Но сама рассмеялась, потому что объяснять, в сущности, оказалось-то и нечего. Стало только легче дышать.
На службе они держались, конечно, как и прежде – по-приятельски. Светочка что-то там рассказывала, Соня что-то там слушала. Наблюдая, как Светлана Степановна начинает зарываться и не гнушается требовать с дам за справки и ещё за что-то там типа бумаги и ручек, а после спокойненько кладёт себе в карман. Молча наблюдала, потому что стукачи и так найдутся. И находились. Ну да это уже дело заведующего, Петра Валентиновича. И то, что у старшей таблетки противозачаточные брала вроде как для себя, для мамы, и для сестры, и для тёти – как-то слишком много репродуктивно-активной у Светланы Степановны родни женского пола образовалось, – а сама всё тем же женщинам за деньги толкала, так тоже не её проблемы. И что верещит на больных своим голосочком драконьим – не Сонино дело, если не при ней. А при ней – не верещит.
В общем, всё равно приятельствовали. Вроде как столько лет со счетов не сразу скинешь – не костяшки-деревяшки, а совместно прожитое, и думы на этот счёт ни одного порядочного человека в покое не оставляют.
И хотя отдалялись они друг от друга постепенно, но тенденция эта счастливая для Сони была налицо. Но окружающие – о них чуть погодя – всё ещё считали их лучшими подругами. Вернее: Соню лучшей Светочкиной подругой. А Светочку – лучшей Сониной змеёй. Окружающие, какими бы глупыми и ненаблюдательными нам ни казались, таковыми бывают крайне редко. Светочка к тому же очень любила строить из себя мать-командиршу, а этого многоопытные окружающие со стажем от слишком молодого лекаря не слишком любят. Заруцкую же коллектив ценил за острый ум и безотказность, в разумных пределах, но всё же. Ординатор же Шевченко почти всех умудрилась достать. Кроме Сони. Но всё равно первой новостью о назначении на должность И.О. Софья Константиновна решила поделиться со Светланой Степановной.