Девять писем «архитектору перестройки» Яковлеву
Шрифт:
Думаю, ты и не будешь удивлён, что далее я предъявлю тебе именно исторический (в смысле – не рыночный) счёт. Кстати, его объективно предъявляет тебе и сам исторический процесс. Благо, по терминологии М. Горбачёва, этот «процесс пошёл». Именно этот процесс. Знаете ли оба вы, чем ему теперь помочь? Какова социальная цена его? Потери наши огромные. Преступно велики, а ты заливаешься соловьём о своей «победе»…
Впрочем, твой Санчо Панса (догадываешься кто это?) увёртливо, но более чем намекает на то, что «перестроечный» российский Второй (т. е. ты), в
Ты находишься во власти нечаянной-негаданной эйфории (по поводу якобы чуть ли не единолично тобой разрушенного советского общества)… Захлёбываешься в своём личном счастье. Оно тебе будто с неба упало. А. Ципко сразу же в это поверил. И задудел в медные трубы. Для России такое и в шутливом-то литературном тексте не предполагалось. Не случайно же, что у нас до сих пор так и не появилось ни единой похожей на истину научной работы о трагедии. Всё ужасное воспринимается в России как трагедия… Да. Всё ужасное. Весь беспредел.
Между тем один из великих русских писателей давно и верно заметил: русский человек «наиболее красив в трагедии».
Но всякий ли просто несчастный из нас высок духом? И всякий ли высокий духом несчастен?
Аристотель на заре истории с обезоруживающей простотой и спокойствием сообщил человечеству: хорошие люди – герои трагедии; а люди плохие – действующие лица мировой комедии…
Мне, вечному изгою, придётся наконец проникнуть в самые глубины лично твоей идеологии. Не только твоей. Моей тоже. Хотя я не могу и видеть опошления и вероломного уничтожения самого уважения к людям в России. Вот и решил попытаться – в твоём и своём лице – увидеть и осмыслить наше с тобой действительно запутанное бытие. Осмыслить революцию в России так же и как иронию нашего своенравного Отечества.
Иронию – стало быть – самой истории!
Остроумный Г. В. Плеханов назвал историю «ироничной старухой». В дальнейшем отдельно остановлюсь на этих демонических моментах. Они тревожно глубоки. Чёрный омут – в страшном сне. Чёрный и опыт.
Надеюсь, мне и тебе, по милости Всевышнего, всё же удастся избежать хотя бы теоретического терроризма…
Надеюсь, станет ясным и то, что у нас в стране ныне называется… демократией. Многие озабочены тем, как точнее перевести это слово на русский язык… Чья это власть? У народа её нет…
Сам жанр моего письма, в сущности, элементарно общечеловечен. Сам жанр. Глубокий это поклон памяти тех, кто способен на диалог с Вечностью. И для этого найти бы сколько-нибудь адекватную форму суждений на фоне твоих столь радостных заявлений о том, что, развалив многострадальное советское общество, ты чувствуешь себя явно и нормально счастливейшим человеком… И всё это – на фоне кладбищенской России. И всё это – на фоне неограниченной духовной опустошённости.
Кто нас, однако, спасёт? Интеллигенция? Во главе с тобой?
И тут-то возникает очередная ситуация духовного взрыва российского национального самосознания. «Каженный раз на ефтом самом месте»… Т. е. вновь и вновь приходит к нам Пётр Яковлевич… Соответственно эпохе названный в меткой эмигрантской русской прессе «басманным философом».
Философ в масштабе Басманной улицы в Москве?.. Впрочем, Чаадаев оказался смел абсолютно. Это громко трагическая натура.
От продолжения экзекуции русской истории он позже всё же отказался – в статье «Апология сумасшедшего». Но многие у нас в России отказа Чаадаева от Чаадаева не приняли… И ныне не принимают. Вероятно – и не примут.
Можно удивляться, насколько цинично – ты и Горбачёв – пренебрегли тем, что называется национальным вопросом. И особенно той его частью, которая называется «русской идеей». А казалось – будто и здесь что-то изменится к лучшему.
Надеюсь, ты не забыл, что всё-таки пригласил меня к себе на Старую площадь, в начале марта 1988 года. Сославшись на то, что пригласил меня по делу, причём и от имени М. Горбачёва. Ты высказал мне просьбу: изложить свои позиции и фактологию по национальному вопросу. Именно для Политбюро ЦК КПСС. Работа эта была мною сделана. Но она тогда же словно в воду канула… Между тем кавказские войны тогда уже зловеще разворачивались.
У тебя же и у М. Горбачёва не оказалось необходимо верной программы ни для Карабаха, ни для Абхазии. И всех наций вообще. Не оказалось – и всё. В частности, и для самой России тоже…
Знакомая ситуация? До слёз. Значит, нет тайны в том, что М. Горбачёв и ты всё-таки затеяли импровизированную перестроечную свару. Вслепую! По известному бонапартистскому способу: «Сначала ввязаться в большую драку, а там видно будет». И ввязались! А драться не умеете… Людей не жалеете. Впереди себя под пули пустили детей, женщин и стариков… Принуждённо! Политические евнухи.
Разве не к этому свелись ваши явно бонапартистские действия? Но ты даже и это злодеяние поставил себе в заслугу: мол, времена-то действительно меняются и думать всем приходится «по-новому». «Долой старые идеи и позиции!» – воскликнул ты и выбросил из своего лексикона идеи, которым вчера поклонялся.
Выбросил и идеалы свои, и имена вчерашних кумиров.
Но – оказалось – не их реальную практику! Тут ты и попался на удочку коварной иронии истории. Многие из нас оказались героями исторического фарса, а не великой страданиями России трагедии.
Впрочем, к действию роковой этой триады (трагедии, комедии, иронии истории) я ещё буду обращаться в дальнейших письмах к тебе. С этого и начнётся мой разговор с тобой в самом первом из них. Письма мои к тебе на стол ложатся не по строго хронологическому принципу, а по логике их содержания.
Национальный вопрос – это некогда добрая наша слава, а ныне это самый большой и самый выраженный позор России. Ясно, что тут не Россия сама по себе виновата, а власти её, которые сумели навязать ей чуждые формы жизни. Страной нашей почти весь XX век – от чужого имени – управляли или фанатики, или бездари, или те и эти вместе.