Девять рассказов
Шрифт:
Мы с Татьяной Васильевной как личную трагедию восприняли пожар 1988 года. Я помню, как обгорелые газеты, вперемешку со снегом разносило ветром по внутренним дворам библиотеки. До сегодняшнего дня в коридорах и помещениях библиотеки, если принюхаться, чувствуется едва уловимый запах гари. Но больше всего пострадали книги не от огня, а от воды и грибка. Работникам библиотеки и других академических учреждений раздавали книги для просушки. Наша квартира была похожа на сушилку в прачечной. Книги висели на всех бельевых веревках, лежали
Но в этом пожаре "сгорела" и Татьяна Васильевна! Прежнего директора сняли, а новый занялся "омоложением" коллектива. Первым делом он уволил всех пенсионеров. Бедная Татьяна Васильевна! Ей буквально "перекрыли кислород", лишили главного - ежедневного общения и занятости. Остался только телефон, Лилечка с Аллочкой, да соседи, у которых времени на детей-то не хватает.
Татьяна Васильевна, почему-то не носила тапочки, ходила по квартире в стоптанных туфлях. Она вообще была экономной, почти ничего нового не покупала, донашивала старые вещи, как, впрочем, и все люди тех лет. Мою жену раздражало цоконье ее каблучков в коридору.
– - Ну что, ей тапки не купить? Детей поразбудит!
И только сейчас, когда я пишу эти строки, мне пришла на ум простая мысль, что нам нужно было просто подарить ей на день рождения (а лучше, на день снятия блокады) простые тапочки!
Умерла Татьяна Васильевна так же тихо, как и жила. Обычно по утрам она выходила на кухню и ставила на плиту свой чайник, а тут полдень, а она не выходит. Я постучал - тишина, приоткрыл дверь и увидел ее, неподвижно лежащую на кровати.
– - Татьяна Васильевна! Вы спите?
Никакой реакции. Взял ее руку - холодная!
Её увезли на скорой, а мы позвонили Аллочке, дали телеграмму Зое! Аллочка прибежала, расплакалась. Пришел участковый, опечатал комнату. Когда из Иркутска прилетела Зоя, мы пошли к нему за разрешением снять печать. Зоя высыпала перед молодым человеком кучу справок, подтверждающих ее родство с Татьяной Васильевной. Парень долго вертел в руках метрическое свидетельство с сургучной печатью, выданное Иркутской епархией еще до Первой Мировой, и спросил:
– - А какого-нибудь "советского" документа у Вас нет?
– - Паспорт пойдет?
– - Ну, так с этого бы и начинали! Я такие бумаги только в музее видел. Давайте паспорт, я запишу Ваши данные, и можете срывать печать!
Похоронили Татьяну Васильевну на Шуваловском кладбище, рядом с Георгием Семеновичем. Уже после похорон мы с Зоей разбирали ее бумаги. Татьяна Васильевна всю жизнь вела дневник. Когда прочитали последнюю запись, я вздрогнул. Это -- как послание с "того света!" Она пишет о том, что делала днем, кому звонила, что читала, и в конце:
– - Вот, только сердце как-то сжимает, словно клещами! А, в чем причина -- не ведаю!
Так и написала - "Не ведаю!", как писали интеллигентные
"Рыжуха"
(история лошади)
В Ленинград я попал, что называется, "от сохи"! Вообще-то родился и вырос я на целине, где на бескрайних степных просторах хозяйничал "железный конь", но одну соху я помню хорошо.
Наш сосед, дядя Толя, числился в совхозе возчиком, ездил по поселку на телеге, запряженной старой кобылой. Лошадка была рыжей масти, потому и звали ее Рыжуха. В те времена, о которых идет речь, она была уже старая, смирная, и мы, ребятишки, без всякого страха подходили к ней, когда дядя Толя приезжал домой обедать, и кормили её нехитрой снедью -- рафинадом, корочкой хлеба, печенькой. Нравилось, как Рыжуха утыкалась своими влажными шершавыми губами в ладонь, аккуратно брала угощение и в знак благодарности трясла своей редкой чёлкой.
Дядя Толя по старинке сажал картошку под соху. Она была деревянная, с двумя металлическими зубьями на конце. Когда он шел за сохой, в которую была впряжена Рыжуха, то был похож на графа Толстого с картинки в школьном учебнике, разве что только без бороды. Наши участки были рядом, и мы сажали под соху оба огорода одновременно. Нам, мальчишкам, эта затея вовсе не нравилась! Ходи, как проклятый, с ведром вдоль борозды, бросай через каждые полметра картошку, да еще поправляй, если далеко укатилась. То ли дело картофелесажалка! Засыпал сразу два мешка клубней, тракторист проехал туда-сюда и готово. Сейчас-то я рад, что довелось мне увидеть это чудо крестьянской техники воочию, а не на картинке в книжке.
Вообще-то дядя Толя работал ассенизатором, чистил выгребные ямы в совхозных туалетах. У Джанни Родари, кажется, есть стихотворение "Как пахнут ремесла"! Ну, там, столяр пахнет стружкой и клеем, пекарь -- хлебом и булкой, ну и так далее... Угадайте с трех раз, чем пахло от дяди Толи? Хотя от других сельских жителей, в том числе и от меня, пахло не лучше. Мать, уходя на работу, давала нам с братом задание:
– - Вовка, Сашка, чтобы скотину в обед напоили, сена дали, навоз из стойла вычистили и выбросили за сарай!
Нет, чтобы каждому дала отдельное задание: Вовке - напоить, накормить, Сашке - вычистить! Вовка хитрый: только мать за порог, сразу на стадион и мяч гонять. Знает, гад, что Сашка будет отдуваться за двоих: ведь мама сказала - надо сделать, а то нагоняй вечером получишь. Вот и несло от меня после работы в сарае не слабее, чем от дяди Толи.
У дяди Толи было много различного инструмента, и мы часто обращались к нему по разным поводам.
– - Дядя Толя, у вас есть резиновый клей?
– обращались мы к нему, чтобы заклеить велосипедную камеру.