Девять унций смерти
Шрифт:
Якш только головой покачал, до того нелепо звучало в устах этой дурочки изложение основ кузнечного дела и прочее, но придраться ни к чему не смог, маэстро Терциани изложил тему с легкостью и так просто, что даже до дурочки с куриными мозгами должно было дойти. Ну если и не полностью, то хоть частично.
— Мастер… а… эта наука… зачем это? — спросил Якш, когда вторая служаночка растаяла как дым от единого поворота головы маэстро Терциани, а вслед за ней исчезла и тень первой.
— Искусство барда — это не только музыка, не только
— Здорово, — искренне выдохнул Якш. — А у меня так получится?
— Будем пробовать, — пожал плечами маэстро. — Кое-какие успехи у тебя есть. Кружку в руках «гнома» ты все-таки заметил, и правильно. Это и была та самая точка, вокруг которой я создавал все остальное. Кружка с пивом — как бы атрибут любого гнома. Немножко слишком нарочито, но мне и хотелось, чтоб ты заметил. Зато с девушкой и трактирщиком ты не уловил ничего. Быть может, потому, что люди тебе знакомы хуже гномов? Впрочем, это только начало. Посмотрим, что будет дальше.
— Я люблю тебя! — выдохнул Фицджеральд.
«Прости, Джеральд, король Олбарийский, тот, кого я всю жизнь считал своим настоящим отцом. Прости. Я не оправдал возложенных на меня надежд. Прозевал заговор. Так глупо попался… а теперь еще и вот… в любви признаюсь. Только о себе и думаю».
— Я люблю тебя, — повторил он удивленно.
Так долго знать о своей любви… и не признаваться в ней даже себе самому. Не сметь. Даже в мыслях не держать, а теперь…
Вокруг страшно хлюпала вода, сочившаяся из множества отверстий, а он глядел на любимую, лаская ее взглядом, и был упоительно счастлив, словно эти волшебные слова отменили все то страшное, что с ними уже случилось, и теперь все-все будет сказочно хорошо.
«Я люблю тебя!»
— Мы не будем таскать камни, — высвобождаясь из его объятий, улыбнулась гномка.
— Не будем? — переспросил Фицджеральд. — Но почему?
— Потому что ты любишь меня, — просто ответила она. — Вот поэтому и не будем.
— Но…
— Бери молот, Фицджеральд! Бери молот, сын своего отца! — яростно выдохнула гномка, и был в ее словах могучий призыв, обычно лишь мужчине свойственный, но оттого стократ сильней звучащий в устах женщины.
«Что?!! — яркой молнией вспыхнула ярость. — Сын своего отца?! Да как ты смеешь?!! За что?!!»
— Ты ненавидишь гномов?! — с мрачновато-безумной радостью спросила владыка. — Ты плохо нас знаешь! А знал бы лучше — ненавидел бы больше! Нас есть за что ненавидеть, Тэд Фицджеральд, сын своего отца, последний цверг этого острова! Знал бы ты… как я ненавижу гномов! Бери молот, Тэд Фицджеральд. Мы не умрем здесь. Мы пробьемся.
— Пробьемся? Как?!
— Неважно! — яростно
Какой-то камень с шумом обрушился в образовавшуюся под стеной лужу.
— Смотри, вот они все — видишь? — хрипло прошептала гномка. Ее палец обвел громаду нависающего камня. В неровном свете факелов каменные выступы казались чудовищно ухмыляющимися ликами, пляшущими и подмигивающими харями каких-то уродцев.
— Вот они, — повторила гномка. — Гномы, которые заманили нас сюда. Гномы, которые мечтают нас погубить. Гномы, которых ты ненавидишь. Гадкие сволочные дураки. Грязь этого мира.
Фицджеральд потряс головой.
— А своего отца видишь? Того, мерзкого насильника? Смотри, вот же он!
Фицджеральд смотрел, но не видел гномов. Не мог видеть. Не получалось. Потому что не гномы то были. Это жуткое подгорное чудовище без имени и тени разворачивало свои извивающиеся кольца, и тысячи его пастей силились пожрать свет.
То самое подгорное чудовище, выгнавшее гномов из их Петрии. Чудовище, выгонявшее их раз за разом. Чудовище, заставлявшее их биться с людьми, с эльфами, друг с другом. Чудовище, делавшее их мерзкими насильниками, предателями и убийцами. Эту страшную тварь Фицджеральд ненавидел сильней всего. Просто он никогда не понимал, что это она во всем виновата. Эх, был бы у него лук…
Лука не было.
Он и сам не заметил, как тяжелый подгорный молот лег в его руку. Лег так удобно и надежно, словно и впрямь для него был создан.
— Разом! — выдохнула владыка, и точно такой же молот легко, словно перышко, взлетел в ее руке.
И каменная громада дрогнула.
— Правей, — скомандовала гномка, и под ноги брызнуло каменное крошево.
— Теперь левей! — рявкнула она, как заправский десятник, и по камню пробежали длинные трещины.
— Ну же! — И новые осколки летят во все стороны.
— И еще раз! — Не так уж он прочен, этот проклятый камень.
— Осторожно! — И целая каменная глыба упала на свои каменные колени, моля о пощаде.
— Отлично! Еще давай! — Пощады не было.
— Они не только дураки! — вовсю орудуя молотом, шептала гномка. — Они еще и сквалыги! Жадины несчастные! Кусочники скудоумные! Они ведь эти самые молоты бросили, потому что боевых секир для приманки пожалели! Оставь они с десяток секир вместо этих молотов — тут нам и конец!
— Гуннхильд!
— Да!
Еще одна каменная глыба.
— Тэд!
— Да!
Еще.
Они рубили камень, ломали камень, шли сквозь камень, и камень обрушивался за их спинами.
Казалось, двое не могут одолеть отвердевшие века. Всего лишь двое, один из которых человек, с подгорным трудом и вовсе не знакомый, а другая всего лишь слабая женщина. Что они смогут?
А ничего. Захлебнутся быстро прибывающей водой, если раньше не умрут от ужаса и отчаяния.
Именно так и рассудили господа заговорщики, мудрые старейшины и опытные наставники.