Девять жизней черной кошки
Шрифт:
Приехала милиция, за ней «Скорая». У горевшей машины собиралось все больше народу, толпа стояла плотным кругом вокруг нее, и ментам пришлось разгонять ее. Черкесов вдруг – абсолютно бессознательно! – сдвинулся с места и пошел. Он шел и шел по улице, тупо глядя перед собой, не разбирая дороги, не зная конечной цели. Он думал о том, что остался жить, а Федька погиб.
Неизвестно, сколько времени брел Черкесов по улицам города, вдруг ставшего чужим и враждебным, и пришел на окраину, где ютились одноэтажные дома, а улочки были узкими и кривыми с выдолбленными дорогами и без тротуаров. Когда тротуар кончился, он, поскользнувшись на пригорке, съехал вниз на пятой точке. И – о, странность человеческой природы! – падая, Черкесов приподнял пакеты в руках, чтобы не разбились
Черкесов с трудом разжал занемевшие пальцы, осмотрелся по сторонам. Тихо. Изредка раздавался лай собак. Темно. Здесь никто его не догонит. Так ведь за ним и не гнались. Его убили. Но вот придет он домой, потом выйдет на улицу… Те, кто взрывал «самурая», поймут, что не убили Черкесова, и предпримут новую попытку, тогда останутся от депутата городской думы и предпринимателя ножки да рожки, как от Федьки. Только сейчас до Василия Романовича дошло, что участь его предрешена. Но кем? Кто решил его убрать? За что? Подчиняясь единственному инстинкту – спастись, Черкесов схватил пакеты и торопливо зашагал к железнодорожному вокзалу.
Лишь в электричке, отъехав на значительное расстояние и наблюдая, как огни города уплывают все дальше и дальше, Черкесов задумался: а куда он едет? Билет он попросил в кассе на ближайшую электричку, и ему его дали «до конечной станции». Шел за теми людьми, кто спешил на поезд, так и сел. Ехал, покачиваясь в такт вагону, а перед глазами стоял горевший «самурай». И Федька, охваченный пламенем. А в ушах звучало: убили…
Очнулся Василий Романович, обнаружив, что поезд стоит слишком долго. Он изучил соседей. Рядом сидела дородная тетка с количеством сумок, которым нужны четыре руки, напротив обласкивала друг друга парочка, на них недовольно косился строгий мужчина интеллигентного вида в потертом осеннем пальто. Черкесов придвинулся к дородной тетке и тихонько спросил:
– Скажите, электричка остановится на станции Гороховка?
Тетка слегка отклонилась в сторону, изучая его с неподдельным изумлением. Безусловно, не знать, на какой поезд сел, может либо пьяный, либо чокнутый. Черкесову пришлось оправдаться тем, что пришло в голову:
– Мне сказали, что на маленьких станциях не останавливается…
– Экспресс не останавливается, а эта электричка остановится.
Он поблагодарил и отвернулся к окну, думая, что и на этот раз ему повезло, ибо попал на нужный поезд, а название станции вылетело из уст само по себе, но не случайно. Видимо, интуиция его ведет в место, где действительно Черкесов будет в безопасности. В Гороховке много лет жил в одиночестве его отец. Два года назад он умер, оставив небольшой дом сыну. Но продать его Василий Романович не смог – городских покупателей, желающих приобрести лачугу у черта на куличках в качестве загородного дома, не нашлось, местные тоже не горели желанием купить усадебку на самом краю деревни. Короче, наследие отца не принесло материальных благ и ветшало. У Черкесова прекрасная дача, так что дом отца оказался ненужным и ему. После бесплодных попыток выручить хоть немного за родовое гнездо он перестал ездить в Гороховку, не был там полтора года.
Черкесов вышел на станции один. Постоял, глядя, как в свете фонаря планируют крупные снежные хлопья. Если б он два с половиной часа назад сидел в машине, то сейчас не видел бы этих снежных точек, падающих в покое на землю, не знал бы, что смотреть на снег и ощущать себя живым – высшее благо. Он бы так и не понял, что страстно любит жизнь. Да, его бы уже целых два с половиной часа не было на свете! Интересно, что бы он чувствовал в небытии? Наверное, ничего. Мир существовал до него и будет без него. Это невероятно, но он жив. Жив! Осознав этот факт, Черкесов зашагал по проселочной дороге мимо заснеженной лесополосы с одной стороны и огромного поля с другой стороны к Гороховке – довольно крупной деревне.
Придя к дому на окраине – а с дома отца как раз и начиналась деревня, – Василий Романович огляделся по сторонам, с трудом открыл прогнившую калитку и очутился во дворе. Как ни был потрясен Черкесов, а все же сообразил, что оставит следы на снегу и новый снег может их не засыпать. Следы заинтересуют деревенских, а они суперлюбопытные люди и Василия Романовича обнаружат. Тогда он обогнул двор вдоль забора и соседской ограды и пробрался к крыльцу, ступая у самого основания дома. На крыльце Черкесов встал на колени, просунул руку в дыру сбоку между досками – там под кирпичом лежал ключ. Правда, ключ никак не хотел открывать проржавевший замок, и Черкесову пришлось изрядно потрудиться. Он даже взмок в своей дубленке-то, прежде чем разбухшая дверь со скрипом отворилась.
Войдя в сени, он заперся на задвижку, которую тоже сдвинул не без усилий. И только после этого, щелкнув зажигалкой и подняв ее над головой, осмотрел сени, словно не знал, куда идти. Неся оба пакета в одной руке, прошел в комнату. Холод стоял в доме зверский, пар валил изо рта. Черкесов поставил пакеты на пол, принялся искать старую керосиновую лампу со стеклянной колбой. Он боялся зажигать электричество, боялся, что его заметят соседи… Теперь он вообще боялся людей.
Лампа оказалась на том же месте, где держал ее отец. Дом не ограбили. Собственно, здесь нечего было взять. Черкесов после похорон отца из дома ничего не увозил – рухлядь ему не нужна. Керосин он нашел в бутылке на той же полке, где стояла лампа. Еле-еле зажег лампу, огонек едва тлел, давал мало света. Все же и этого света было достаточно, чтобы Черкесову стало легче. Поставив лампу на стол, он тяжело опустился на стул и замер. Ни о чем не думал, ничего не хотел, просто смотрел на огонек. И так сидел до тех пор, пока не замерзли ноги.
Черкесов достал из пакета коньяк, открыл его и выпил из бутылки добрую половину, выкурил подряд пять сигарет. После этого подошел к кровати, рухнул на нее, не снимая ни шапки, ни дубленки, ни обуви. Он ощущал дикую, нечеловеческую усталость. То ли она, то ли коньяк подействовали – Черкесов уснул, хотя в его положении людям наверняка не до сна…
Проснулся Василий Романович от холода. Холод пробрался под дубленку, костюм и рубашку, заледенели ноги. Черкесов сразу вспомнил вчерашний взрыв и собственный побег, неуклюже сел на кровати. Сквозь ставни просачивался дневной свет. Значит, уже утро. Он спустил ноги с кровати, поставил их на пол и пошевелил пальцами, те едва двигались. Как же согреться? На столе стоял коньяк.
Черкесов добрался до бутылки, отпил и поморщился. Да, пить натощак коньяк – не самая приятная штука. Он порылся в пакетах, достал копченую курицу, успевшую хорошо охладиться, и принялся поедать ее, медленно ворочая челюстями. Потрясение не прошло. Он вновь видел пылающий «самурай», думал о Федьке, ощущал огонь на теле, будто сам сидел вчера в горящей машине. Стало жарко. Не вытерев жирных от курицы рук, Черкесов растянул узел галстука, душивший его со вчерашнего вечера. Он съел половину курицы, запил минеральной водой и закурил. Сигареты покупал для вдумчивой паузы, вот и пришла она – пауза, когда необходимо подумать.
Разумеется, первые вопросы, посетившие его, были: кто и за что? Но сколько Василий Романович ни думал, ответа не находил. Непередаваемое чувство – не знать врага, покушавшегося на твою жизнь. А ведь кто-то прекрасно подготовился, подсунув бомбу в автомобиль, значит, враг у Черкесова крутой и крупный. Но кто он, кто? Кому Черкесов стал костью поперек горла?
Он подозревал всех, однако оснований для подозрений было слишком мало, ведь из-за незначительных размолвок убивать не станут. Убивают за большие дела – обман, мошенничество, крупное воровство, наконец – за место под солнцем. Безусловно, Черкесов немножко мошенник, немножко вор. Без обманов ни один предприниматель не выживал, место под солнцем он отвоевал тоже под девизом «Все средства хороши». Да только это мелочовка, и без него полно депутатов и предпринимателей, которых мало убить! Так что же сделал Черкесов не так?