Девятая квартира в антресолях. Книга 1
Шрифт:
Но утро не задалось. Сначала у младшей, Шуры, разболелся живот. Когда пробило полдень и решили ехать без нее, оставив нянькам, та прижалась к матери и заревела как пожарная сирена. Потом живот внезапно прошел, и ее пошли одевать. Остальные, уже одетые, мучились в прихожей от жары, и Настя захотела пить. Когда она облилась вишневым компотом, Савва не стал дожидаться дальнейших напастей, а взяв двух старших – Арину и Аглаю, и чмокнув Вронюшку в щеку, договорился, что она с младшими поедет сразу к Петровскому Дворцу, где они и встретятся на площади.
Император с супругой строго по расписанию, всего с пятиминутной задержкой вышли на балкон Царского павильона. Народная толпа приветствовала их криками «Ура!» и пением «Славься!», стрелял салют. Зрелище было потрясающим, только Савве с почетных мест, кои были вблизи самого павильона, показалось, что Ее Императорское Величество чересчур бледна, но он списал это на ветер или усталость. Через полчаса празднование завершилось, и вот тут среди разъезжающейся публики стали распространяться первые слухи. Никаких следов видно не было, и на Ходынском поле ничто уже не напоминало об утренних событиях. Но поговаривали, что по пути сюда многие встречали пожарные возы, покрытые холстами, из-под которых виднелись свешенные руки и другие оголенные части тел. Понятно было, что везут они неживых уже людей и тех, судя по способу перевозки, много.
Савва постарался, чтобы эти разговоры не дошли до ушей дочек, они втроем быстро погрузились в открытую пролетку, на которой и приехали сюда, и отправились вслед за царским кортежем к находящемуся поблизости Путевому Петровскому Дворцу. Там они воссоединились с остальным семейством, и Савва порадовался, что младшие лицезрели-таки въезд императорской четы во двор через ажурные ворота. Еще какое-то время Мимозовы дефилировали вместе с остальной публикой по площади перед Дворцом, наблюдая съезд приглашенных государем на обед волостных старшин, а в пятом часу пополудни поехали обедать домой. При подъезде к самому дому, от его стены отделилась тщедушная фигурка в длиннополой студенческой шинели. Представившись Алексеем Семиглазовым, фигура невнятно попросила о помощи. Глаз у просителя, не в пример фамилии, было не семь, а, как и положено, два, но были они такими огромными, какой-то неправильной, почти квадратной формы, темного карего цвета, так что зрачков не различишь и, как будто, до краев наполненные слезами. Собачьи глаза. Из его скомканной речи можно было различить только: «Кажись, беда, Савва Борисыч, помогите, не знаю куда…»
Савва, поняв, что это точно – к нему, не ошибка, отправил любопытствующее семейство в дом, а сам провел Семиглазова в кабинет, велел принести туда горячего чаю и налил юноше рюмку водки. После этого тот немного согрелся, перестал трястись, и сложилась такая картина. Алексей, оба брата Оленины и некий холостой письмоводитель вскладчину снимают маленькую квартирку. Хозяйство ведут практически общее: то письмоводитель жалование получит, то братьям матушка пришлет помощь или они что сами на уроках подработают, то Алексею придет посылочка от крестной. С хозяйкой рассчитываются в конце месяца, из довольствия братьев, которое регулярно приходит в двадцатых числах.
И вот, когда до его поступления оставалось несколько дней, они как-то сразу все поиздержались. Праздновали императорское помазание, не без того. И вот вчера студенты, довольно пьяненькие и с пустыми карманами, уже под ночь возвращались на свою квартиру и столкнулись во дворе с письмоводителем. Тот обнимал сразу двух румяных соседских барышень и поведал своим сожителям, что ночь эту намерен провести на Ходынском поле, где с утра будут раздаваться царские гостинцы. Узнав, что в подарке будет колбаса, пряники, фунтовая сайка, да ещё и памятная кружка с царским вензелем, братья тут же решили присоединиться к походу. Письмоводитель подмигнул им и показал припрятанный во внутреннем кармане стеклянный расписной штоф с мутной жидкостью.
Семиглазова от вида самогонки замутило. По слабости организма он и представить себе не мог бессонной ночи, а мечтал только доползти до койки, благо, что уже видел входную дверь дома. Приятели посмеялись над ним, но милостиво отпустили, обещая, что когда он проснется, они накормят его царской колбасой. Раздача назначена на одиннадцать утра, но они ж, хитрые, будут в первых рядах после ночного бдения, и вернутся на квартиру к полудню, а по крайности – к обеду.
Разлепив утром глаза, Алексей по тишине понял, что в квартире никого еще нет, глотнул воды и снова провалился в сон. Окончательно он очнулся от заполошного бабского причитания во дворе. Ярко светило солнце, миновал полдень, дома по-прежнему никого не было. Семиглазов вышел во двор и услышал от соседей страшные вещи. Что вроде бы таких «хитрых» как его приятели набралось несколько сот тысяч, да не только с Москвы, а и из окрестных деревень. Что ночь они стояли плотной стеной, а в седьмом часу утра кто-то бросил клич, что буфетчики уже раздают подарки, да не всем, а только «своим». Толпа ринулась к лоткам, произошла жуткая давка, тех, кто попадал, потоптали насмерть.
Семиглазов вернулся в квартиру и продолжал ждать. Ни через час, ни через два никто из его соседей так и не вернулся. Поняв, что от бездействия он может сойти с ума, Алексей бросился на Ваганьково, куда по слухам свозили убиенных. То, что он там увидел, пересказу не подлежит. Тела лежали на пустующем участке, на дорожках, во всех сараях и других подсобных помещениях, а телеги все шли и шли. Он выбежал за ограду, сел прямо на землю, обхватил голову и попытался взять себя в руки. Он сообразил, что если даже отыщет сейчас своих товарищей, то никто ему их не отдаст, потому что он им не родственник. Привести родных? Но не у всех они в городе. Искать близких, тех, кто возьмет хлопоты на себя? Так сначала надо понять, что все-таки произошло. Что делать?
И тут он вспомнил, как на каком-то праздничном вечере в Университете братья показывали ему среди почетных приглашенных гостей Савву Мимозова, и хвастались, что они лично знакомы и тот даже их сестрам стипендию собственноручно платит. Потом ещё показывали особняк, где тот живет, и всегда говорили о Савве как о существе всемогущем. Семиглазов встал, и пешком, через Пресненскую заставу пошел к центру города, где жил Мимозов, потому что вернуться в пустующую квартиру было выше его сил.
***
Обед отменялся. Савва взял из секретера пачку денег и добавил в бумажник, понимая, что это лучший пропуск куда угодно. Вначале он настоял на том, чтобы вернуться на съемную квартиру, вдруг тревога окажется ложной. Семиглазов знал, что загулять его товарищам было просто не на что, но он уже поверил в Савву как в былинного богатыря и согласен был исполнять любое его веление. Квартира была пуста. Они поехали на кладбище, уже смеркалось. Пожилой усатый жандарм, которого поставили для удержания натиска родственников, потерявших своих домочадцев, как попугай повторял в толпу: «Опознание завтра, погребение послезавтра». Савва командным голосом рявкнул: «Начальник где? Доложи!» Жандарм опешил: «Ваш-благородие, так они с утра тут как… Час назад домой отбыли-с!». «Веди к старшему!» – приказал Савва, проталкивая перед собой Семиглазова, чтобы не затерялся. В конторе сидел уже плохо видящий от усталости дед, видимо какой-то из помощников директора, а то и просто сторож. Савва показал ему синенькую. Тот молча взял из угла фонарь, и они пошли обходить длинные ряды лежащих тел. Зрелище было не для слабонервных. Через два часа осмотра, сами практически уже ничего не видящие от тусклого света фонаря и постоянного всматривания в каждое лицо, они отыскали сразу и Семена, и письмоводителя с одной из барышень. Второй из них и Петра нигде поблизости не оказалось. Продолжать осмотр сил больше не было, они решили, что приедут утром, когда рассветет. «Этих двоих в сторону, раз уж опознали, сообщим – завтра заберут, а того… Ледник при часовне имеется? Туда его!» – приказал Савва, указывая на тело Семена Оленина. «Побойся Бога, барин! Ледник с утра переполнен, куда ж я этого, из общей-то захоронки? Меня ж завтра в шею, а его все равно, в общую, обратно». «А если не в общую? Покупаю место, оградку, заказываю полностью всё – отпевание, сорокоуст!» – сделали запись в конторской книге, выписали гербовую бумагу и всё решилось. Савва своими глазами удостоверился, что место в леднике нашлось, и напоследок, рассчитываясь с дедком, спросил у того: «А если живые, то куда свозили, знаешь?». Дед почесал в затылке: «Дык… Их столько сегодня было, барин. Где место нашлось. Но в основном, говорят, в Мариинскую, да в Старо-Екатерининскую».
Савва велел Алексею ехать отсыпаться, так как Петра он сам узнает, если что, но тот наотрез отказался. Остаться совершенно одному, без этого большого, всё решающего, всё на себя берущего человека наедине с ужасом и тишиной? Нет! Семиглазов теперь готов был не спать хоть неделю, только бы чувствовать себя в безопасности, под защитой. И они вместе взялись объезжать больницы. Ни в одной из двух упомянутых Петра не оказалось. «Ну, что, Алексей, к себе, что ли ночевать тебя забрать сегодня?» – размышлял вслух Савва. «Савва Борисович, не бросайте! Я где-нибудь в уголку, в прихожей, я не стесню. Только одного не оставляйте!» «Ну, что, домой, что ли?» – спросил кучер. Савва задумчиво подтвердил: «Да, давай э-эээээ… домой, голубчик», – и вдруг хлопнул кучера по плечу и твердым, совершенно не уставшим голосом почти крикнул: «Гони в Голицинскую!»