Девятое сердце земли
Шрифт:
– Дайте ещё патрон. – Конмаэл удивился тому, как твёрдо прозвучал его голос, хотя внутри всё клокотало и подпрыгивало.
Сержант посмотрел на Таубе, тот кивнул.
Конмаэл, не колеблясь, оборвал мучения раненого, и тот затих, устремив потухший взгляд в серое небо. На этот раз воображение не нарисовало Форальбергу никаких отходящих душ.
Оставалось ещё двое заключённых.
Ими оказались мужчины – слишком полные, чтобы быть солдатами, слишком запуганные, чтобы сказать что-то внятное.
Конмаэл уложил их двумя быстрыми и точными выстрелами. Он видел
Когда работа была сделана, майор подошёл к Конмаэлу и забрал у него винтовку.
Ничего не говоря, он собственноручно снял с него кандалы, потом достал из кармана дневник Форальберга, так же молча отдал ему и удалился.
Когда Конмаэл вернулся в казармы, солдаты из его отряда смотрели на него с осторожной заинтересованностью. Они не мыслили увидеть его ни свободным, ни даже живым.
Он молча прошёл к своей койке, убрал дневник под матрас, лёг и стал смотреть вверх. Он ощущал на себе любопытные взгляды, но ему было всё равно.
– Что с тобой было, Форальберг?
Конмаэл повернул голову в сторону вопрошавшего и обвёл взглядом остальных, собравшихся у его койки.
– Мы не думали увидеть тебя снова, – подал голос другой солдат.
– Но увидели.
– Что Таубе сделал с тобой?
– Тебя пытали?
– Ты видел пленных?
– Зачем ты так поступил?
– Как там, в тюрьме?
Конмаэл растерянно смотрел на загалдевших солдат. На половину вопросов он не знал ответов, на другую половину отвечать не хотел.
– Сделал, потому что сделал. – Он нахмурился и отвернулся, давая понять, что не желает расспросов.
– А я считаю, что ты слабак, – издевательски ухмыльнулся тонкий долговязый рекрут.
– Считай.
– Ты что, не понял, Форальберг? Ты слабак. Или, может быть, ты хочешь служить в другой армии, по ту сторону фронта?
Конмаэл повернул голову и посмотрел ему в глаза. Помолчал, обдумывая что-то, но не проронив ни слова опять отвернулся.
– Болезный он какой-то, видно, с головой в разладе. – Обидчик несильно ткнул лежащего в плечо и собрался уходить.
Это было ошибкой. Слова не трогали Конмаэла, но этот жест будто вышиб одну из костяшек домино в хрупкой конструкции, и равновесие было нарушено. Всё, что он испытал за последние дни, заполыхало внутри, желая сгореть без остатка и обернуться пеплом.
Конмаэл рывком поднялся с кровати, резко развернул обидчика к себе лицом и обеими руками толкнул в грудь. Тот попятился, солдаты расступились, недоумённо переглядываясь.
– Ты чего?
Конмаэл занёс кулак и ударил рекрута по лицу, потом ещё раз, и ещё. Когда тот начал наконец сопротивляться, они сцепились, удар следовал за ударом, воздух вокруг разгонялся от их быстрых движений. Конмаэл ощутил железный привкус крови во рту, пропустив пару выпадов соперника, но это его только разгорячило. Отойдя на шаг, он зарычал и бросился на обидчика, толкая того в корпус, потом швырнул его о настенную панель – дерево заскрипело, и пластина отвалилась, обнажив каменную кладку. Остальные рекруты даже не пытались разнять дерущихся,
Наконец Конмаэл одержал верх – повалил противника на пол. Он сильно прижал его к холодному камню и сказал так, чтобы слышали все:
– Да, я слабак. Ты прав. И ты слабак. И все мы здесь одинаковые. Ты думаешь, что научился стрелять в людей и это даёт тебе преимущество? Значит, ты ещё и дурак. И разница между нами в том, что я себе позволил хотя бы поискать другой выход. Не нашёл. Что уравнивает меня с тобой. Но не смей меня трогать. Никогда.
Конмаэл с силой встряхнул рекрута, тот лишь злобно зарычал от беспомощности.
Отпустив побеждённого, Форальберг возвратился на свою койку и отвернулся, давая понять, что на эту сцену занавес опущен. Он думал о своём дневнике, о том, что Таубе всё прочитал и это дало ему новые возможности по воздействию на его сознание. Нужно спрятать дневник. Сжечь. Избавить мир от своих мыслей. Но потом, одумавшись, он успокоился. Скоро их отправят на войну – там всё будет проще и понятнее. Он сверх меры жаждал покинуть Гору Мертвецов, выдернуть эту главу из своей жизни, как страницу из дневника. Мысли о боях и свистящих вокруг пулях страшили, но это было неведомой доныне фантазией. А то, что окружало его здесь, – полыхающей реальностью. В нём всё сплелось воедино: решения последних дней, вспышки гнева, скорбь, злость, растерянность, расчёт и усталость. Краски смешались и дали какой-то однородный цвет, неприятный и не имеющий названия. Всё внутри казалось обмотанным цепью с мелкими острыми зазубринами, и любое движение рассудка причиняло боль. Он сглотнул накопившуюся во рту кровь и запретил себе думать. Скоро всё пройдёт.
Оставшиеся до выпуска дни прошли быстро. Товарищи по отряду сторонились его и больше не беспокоили. Расстрелы проходили без происшествий, механизм был наконец отлажен и работал в полную силу.
В последний день Георгий Таубе собрал всех рекрутов в башне Правосудия.
Перемены были очень заметны: отряд преобразился. Вместо толпы юнцов, где каждый был сам по себе и брал лишь свою ноту, теперь перед майором стояли настоящие солдаты – подтянутые, уверенно смотрящие перед собой. Земля нравственности под их ногами больше не качалась, они научились держать равновесие, не сомневаться в себе и в приказах командования. Конмаэл был среди них – и в то же время вне этого строя. Он испытывал облегчение – хоть малая передышка в череде тёмных дней, один глоток воздуха по дороге на фронт.
– Я рад видеть перед собой таких образцовых воинов, господа рекруты. Впрочем, нет. Теперь вы настоящие солдаты. – Майор и впрямь был доволен, взгляд его, обычно колкий, потеплел. – Ваше преображение говорит о том, что мы здесь делаем правильную и нужную работу. Пусть не всё было гладко, но цель достигнута, и теперь все вы – главные защитники нашей родины. Я уверен, что о многих из вас ещё услышу и на груди каждого появятся награды. Вы славно потрудились, но этот путь ещё не пройден, вы лишь на пороге. Так не разочаруйте же ни себя, ни свою страну!