Девятое сердце земли
Шрифт:
Конмаэл не спешил отвечать, с недоверием глядя на солдата. На миг он подумал, что та вода со вкусом тины затуманила ему разум. Всё, что говорил Кит Мэри, отстояло на долгие расстояния от толстокожей морали Горы Мертвецов.
– Понятно, – протянул он, не придумав другого ответа.
– А ты всё же за какие грехи? Это верхний уровень, стало быть, временно, для порядка.
Конмаэл отошёл вглубь камеры, чтобы избавить себя от молочного запаха, и прислонился плечом к стене.
– Отказался стрелять.
– Да ну?! – Глаза Кита округлились. – Вот ты даёшь! Нет, ты не первый, конечно, но это ж наша работа. Надо выполнять. Ай-яй, ну как так?! – Великан сокрушённо покачал головой. Внутри Конмаэла поднялось раздражение.
– Ты жалеешь
– Ну так это… книжки книжками. А расстрелы расстрелами.
Конмаэл упёрся в такое объяснение, как в замурованный выход из лабиринта. Продолжать разговор не хотелось.
– Я думаю, тебя ждут дела.
Кит Мэри искренне не понимал, чем мог вызвать гнев человека, запертого в камере. Он потеребил в руках принесённую книгу и, глупо улыбнувшись, просунул её через решётку и положил на пол. После чего молча развернулся и направился к выходу, но вдруг, будто что-то вспомнив, обернулся:
– Я принесу тебе свечу попозже. Чтобы удобнее читать.
Его тяжёлые удаляющиеся шаги отзывались необычайно мягким эхом. Дверь затворилась, на верхний уровень тюрьмы вернулась привычная тишина.
Конмаэл глубоко вдохнул, пытаясь остудить голову, и наклонился за книгой. Он поднёс её ближе к свету, чтобы прочесть название. «Подвиги прошедшего. Хаген-драконоборец и поход за север». Это ему ни о чём не говорило. Он бросил книгу на край стола и повалился на жёсткий матрас. Хотелось есть, о чём желудок напоминал громким бурчанием. Сейчас он был бы рад и той мешанине, что подавали в столовой. Можно даже кусок чёрствого хлеба. Чёрт возьми, да можно даже с плесенью!
Он лежал, стараясь не замечать вони, исходившей от старого матраса, и чувствовал себя в конце какого-то пути. То ли оттого, что это подземелье казалось тупиком, то ли от всего, что с ним происходило. Лучше ли быть сейчас здесь, чем мучиться от выполненного приказа? Пожалуй, лучше. Воспоминание о том, как он, закрыв глаза, ждал расстрела, навязчиво прорывало ходы в мыслях. Он с удивлением ощущал в себе готовность к такому итогу, отчасти потому, что это не требовало бы от него больше никаких решений. Но он жив, заперт в четырёх стенах вместе с последствиями своего поступка, и те жмутся хищными тенями по углам.
Наверное, пришёл новый день. Или так показалось? Какой-то молодой солдат, совсем ещё мальчишка, которого Конмаэл прежде не видел, принёс ему обед – хлеб, миску похлёбки и уже знакомую подтухшую воду. Солдат не разговаривал и не поднимал глаз на Конмаэла, только поставил еду и скорым шагом удалился.
Похлёбка отдавала помоями, куски чего-то напоминавшего мясо долго жевались, как резиновые, но голод скрыл все недостатки вкуса. После трапезы живот Конмаэла стянуло тупой болью, но он хотя бы не был пустым.
Спустя какое-то время по коридору в сторону нижних уровней снова прошёл Кит Мэри. На этот раз он не начал разговора, но на ходу бросил в камеру початую свечу и спички. От свечи снизу откололся небольшой кусок воска.
На нижние уровни тюрьмы один раз прошёл конвой, возвратившись с двумя закованными в цепи пленниками. Они шагали, даже не поворачивая головы, будто Конмаэла и его камеры не существовало.
Вскоре безделье одолело его. Он чиркнул спичкой, та, шипя, вспыхнула ярко, после огонь выровнялся, запахло серой. Он поджёг фитиль, и камера скудно озарилась мягким оранжевым светом. От сквозняка пламя заплясало, отбрасывая на стены причудливые тени, свечка трещала и коптила, но справлялась со своим предназначением. Конмаэл открыл книгу. На первом развороте была гравюра: мужчина, облачённый в древние доспехи, держал за хвост извивающегося дракона. Ящер выглядел комично изумлённым. А наверху, в облаках, открывался проход в другой мир, где столпились неясные силуэты с искажёнными лицами.
Книга
На всякий случай он затушил свечу и спрятал книгу под матрас.
С той стороны решётки возник майор Георгий Таубе и застыл, заведя руки за спину. Заключённый поднялся на ноги.
Какое-то время было тихо, они без особых эмоций смотрели друг другу в глаза.
– Отдохнул, выспался, подумал? – голос майора был спокоен. Конмаэл не ответил. – Прошло два дня. Из-за своего недуга ты пропустил три расстрела, включая тот, на котором ты принял неверное решение. Ты восполнишь пробелы позже и отработаешь каждый упущенный день. Если согласишься на это добровольно, сегодня же, таких будет лишь трое. Если нет – с каждым последующим днём число долгов будет возрастать. Когда твои друзья по отряду закончат обучение, а ты всё ещё будешь здесь, я приведу тебя силой. И либо ты в одиночку расстреляешь двадцать человек, либо это сделаю я. А потом я казню тебя, как предателя. Тебя похоронят в безымянной могиле, где-нибудь в лесу, и в глазах тех, кто тебя знал, ты останешься трусом и изменником. Я прослежу, чтобы их известили. Хватит убегать от происходящего, господин Форальберг. Я вернусь через час.
Майор ушёл.
Конмаэл пытался принять смысл услышанного. Нет, нельзя так, несправедливо.
«Я не хочу этого делать, не могу. Почему вы мне не верите?» – твердил он в пустоту, как капризный ребёнок, но его нежелание ничего не меняло. Пусть его навсегда оставят в этой камере, он не будет возражать. Пускай его расстреляют, в конце концов. Пусть этот час никогда не заканчивается.
Конмаэл принялся ходить кругами по камере. Внезапно она показалась ему уютной. Здесь все проблемы растворялись в безвременье. Здесь не было расстрелов, не было призраков убитых, не было ничего, кроме стен, кровати, свечи и книги. Скажи ему сейчас кто-нибудь, что он проведёт вот так остаток жизни – пускай хоть вечность – в четырёх стенах, со свечой и книгой, он стал бы самым счастливым человеком во всём мире.
Его мысли затеяли игру. Сперва это было похоже на шахматы – тактика, борьба аргументов, продуманные ходы в лабиринте сознания. Инстинкты диктовали ему одно: принять предложение майора, задавить в себе мораль и стать охотником, а не жертвой, заняв главенствующую позицию в пищевой цепи. Но душа, которая оказалась под угрозой истребления, требовала самопожертвования. Двадцати человек это не спасёт, но кого-то избавит от пуль, пущенных из его винтовки, а его самого – просто избавит. Постепенно борьба аргументов сходила на нет. Когда отведённый час почти истёк, игра превратилась в теннисную партию – стороны его сознания обменивались ударами, а мячом служило принятое решение. Оно просто металось туда-сюда, и когда Конмаэлу казалось, что он уже сделал выбор, первенство переходило к другой стороне. Он истоптал земляной пол камеры, тщетно пытаясь успокоиться, и от движения его тела всё ускорялось движение мыслей, в итоге слившихся в бессмысленный поток. Накал внутри нарастал, но он по-прежнему не знал, что делать. Он схватил миску с водой и с силой швырнул её в решётку – металлический звон разнёсся по всему коридору, брызги разлетелись в стороны. Опершись о стену обеими руками, Конмаэл бессильно опустил голову.