Девятый круг
Шрифт:
— Твое намерение может иметь очень опасные последствия, — негромко произнес Стефоми мрачным тоном,
— Ты приревновал меня к ней, да? — спросил я, начиная наконец что-то понимать.
— Это ты о чем? — спросил Стефоми со странным выражением лица, внимательно глядя на меня.
— Ты ревнуешь меня к Кейси.
— С какой же это стати я стал бы ревновать тебя к ней? — продолжал он спокойно, как человек, дружелюбно беседующий с сумасшедшим.
— Из-за меня! — радостно воскликнул я. Эта мысль вызвала в моем сознании маленькое счастливое и самодовольное озарение. — У меня действительно была потребность в общении с тобой до того, как я встретил ее, верно? И тебе это очень нравилось, не правда ли? Внимание с моей стороны и всякое такое. Ты был единственным, с кем я общался, к чьим советам прислушивался и кто рассказывал мне о моем прошлом… А потом я стал проводить больше времени с Кейси и меньше с тобой, и ты решил, что тебе надо прийти сюда и рассказать мне другую историю о моем прошлом, чтобы снова вызвать у меня интерес к тебе. На этот раз это не погибшая семья, а круглый сирота. Насколько же, по-твоему, я глуп? Теперь ты нуждаешься во мне больше, чем я в тебе. Мое прошлое, Стефоми, меня больше не интересует. Я знаю, что семья у меня действительно была. Я чувствую это. И мне не нужно, чтобы кто-то мне это доказывал. И ты не можешь сказать мне ничего такого, что заставило бы меня сомневаться в этом.
— Ну что ж, пусть будет по-твоему, — сказал Стефоми, слегка пожав плечами. — Только не спеши избавляться от меня, мой друг, ибо я могу понадобиться тебе, когда произойдут грядущие события. И тогда ты можешь пожалеть о том, что говорил сейчас.
— Грядущие события! — повторил я насмешливо. — Даже если что-то там и грядет и мне понадобится помощь, я просто помолюсь о ней Всевышнему.
— Молиться! — Стефоми практически выплюнул это слово. В тот момент я впервые за весь вечер увидел его разозлившимся. — Бог мой, ну как же ты можешь быть таким наивным, Габриель? Разве молитва когда-нибудь кому-нибудь помогала? Разве ты не знаешь, что происходит с людьми, когда они молятся? Они же привлекают внимание Бога к своим собственным грехам, и Он их наказывает. Он насылает на них мор. Насылает потопы…
— Ты по-прежнему лжешь!
— Мне не нужно лгать о Боге, чтобы представить Его жестокой, эгоистичной скотиной! — рявкнул Стефоми. — Люди беспричинно страдают и гибнут каждый день, Габриель! Каждый день! Уверяю тебя, попасть после этого в Ад было бы облегчением. Да, облегчением! Что ты скажешь насчет Ноева ковчега? Весь мир молил Бога о спасении, а чем Он воздал им за их мольбы? Тем, что утопил всех. Разумеется, кроме Ноя, которого всю оставшуюся жизнь преследовали воспоминания об увиденном, и который в конце концов стал жалеть, что не погиб вместе со всеми остальными. Это все та же старая как мир история: молишься Богу, а в ответ, блин, получаешь в харю! Каждый, кто при этом способен клясться в верности Богу, мне отвратителен! А все вы — скопище дерьмовых, безмозглых баранов! Ведь вы даже не в состоянии допустить вероятность того, что Бог — это извращенный, самовлюбленный подонок!
— Заткнись! — заорал я на него, обретя наконец дар речи. — Заткнись! Замолчи!
К моему удивлению, Стефоми умолк, он глубоко дышал, видимо стараясь взять себя в руки, словно сказал больше, чем намеревался. Прежде я ни разу не видел, чтобы он терял самообладание до такой степени. Это вызвало у меня беспокойство. Однако кем же надо быть, чтобы так высказываться о Боге? То, что я услышал, вызвало у меня желание тут же свернуть ему его чертову башку.
— Я… я прошу прощения, Габриель, — сделав над собой усилие, произнес Стефоми. — У меня не было намерения отнестись неуважительно к твоей вере. Я уйду, если ты этого хочешь. Но сейчас я говорю тебе правду о твоем прошлом, как бы ты ни хотел слушать ложь вместо нее. Ники и Люк были прекрасной мечтой, но и только.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал я и пренебрежительно махнул рукой, стремясь поскорее отделаться от него. — Послушай, ты был рядом со мной, когда я нуждался в тебе, и я этого не забуду. Поэтому я помогу тебе справиться с этим, хорошо? С твоим пристрастием ко лжи. Мы с тобой сходим на прием к психиатру, ну или что-нибудь в этом роде. Вместе мы можем… мы можем…
Я запнулся и замолчал, потому что мой взгляд приковало к себе большое зеркало на противоположной стене. Из него прямо на меня пристально смотрел огненный человек. Его синие глаза сверкали, а по всему телу сверху вниз струились языки пламени. А в следующий момент он исчез, но на поверхности зеркала появилось написанное золотисто-огненными буквами имя: Стефоми. Не в силах удержаться, я взглянул на своего приятеля, а он в этот момент, резко обернувшись, тоже уставился на зеркало. Однако было похоже, что на этот раз Стефоми не был участником организации этого зеркального шоу, поскольку он, повернувшись обратно, лицом ко мне, возмущенно спросил:
— Это что еще такое?
Я снова перевел взгляд на зеркало и увидел, как буквы, составлявшие привычное для меня имя, вдруг начали перемещаться, и это происходило до тех пор, пока из них не сложилось совершенно иное имя, горевшее в зеркале огнем прямо передо мной: Мефисто.
Охваченный ужасом, я уставился на стоящего рядом человека, меня переполняло желание говорить с ним, задавать вопросы, требовать объяснений, почему его имя представляет собой анаграмму имени демона, пользовавшегося во все времена самой дурной славой, одного из семи Князей Тьмы, главного сподвижника самого дьявола. Но наверное, выражение лица выдало мое душевное состояние, потому что Мефистофель заговорил первым:
— Вот так так! Похоже, Михаил решил взять все в свои руки и выдал меня. Прошу тебя, Габриель, не смотри на меня так, будто бы мы с тобой почти незнакомы.
— Зачем? — выдавил я из себя, с отвращением глядя на демона. — Зачем это притворство, вся эта ложь и обман? Зачем ты вот таким образом изображал из себя моего друга?
— Ну какой обман? — дружелюбно спросил Мефистофель. — Никакого притворства, никакой лжи с моей стороны не было.
— Убирайся от меня вон, ты, подлое… отвратительное существо! — выкрикнул я, инстинктивно отступив на несколько шагов назад.
Лицо демона приняло злое выражение.
— Давай-ка, Габриель, не будем воспринимать все это слишком по-детски, — холодно произнес Мефистофель. — Я остаюсь тем, кем был и прежде. Понимаешь, ты симпатичен мне, несмотря на то что порой бываешь слишком самоуверенным, высокопарно разглагольствующим, дерьмовым занудой, бубнящим о нравственности, о Божественной добродетели, или о Люцифере, или о чем-нибудь еще, что взбредет в твою долбаную башку. Но, к моему собственному удивлению, я получал удовольствие от общения с тобой. Общался я и с капитаном Хозенфельдом — ты ведь помнишь, кто это такой? Отважный человек, спасший Шпильмана. А известно ли тебе, Габриель, как Бог воздал ему за его мужество? Он наслал на него русских. Они схватили его и мучили много лет после конца войны, пока он наконец не умер в холодной, убогой камере — сломленный, одинокий, никем не оплаканный. Вряд ли это можно назвать справедливостью, правда? Единственные добрые слова, которые он услышал за эти ужасные семь лет, сказал ему я.
Что же касается неизбежной апокалиптической угрозы, с которой мы скоро столкнемся, то я уверен: когда этот момент настанет, ты будешь поступать правильно. Я никогда еще не встречал человека, столь глубоко и неизменно озабоченного проблемами нравственности. Хотя должен напомнить тебе: нынешнее отвращение ко мне возникло у тебя только после того, как ты узнал, что я — один из ангелов Люцифера. Прежде ты ничего подобного не испытывал. Я питал слабую надежду на то, что если ты познакомишься со мной поближе без изначального предубеждения, затмевающего нормальное восприятие, то, возможно, станешь несколько иначе оценивать различие между ангелами и демонами. В конце концов, если бы я был таким подлецом и мерзавцем, как ты думаешь, то ты разглядел бы это во мне, независимо от того обличья, в каком я представал перед тобой?