Деяние XII

Виноградов Павел Владимирович

Налюбовавшись истовыми поклонами, Руслан повернулся к лежащему на соседней койке Джигиту и спросил:

– У тебя цикла есть?

Цикла была и Джигит выделил от щедрот аж четыре колеса. В эту ходку в дурдом ему повезло: врачи обнаружили у него ярко выраженную циклодольную зависимость, потому и пользовали уменьшающимися дозами этого снадобья, вперемешку с препаратами, подавляющими эйфорию. Возможно, это эффективный способ лечения, но доктора плохо знали здешние нравы. Ушлые пациенты прятали под язык всю два раза в день выдаваемую горсть таблеток, делая вид, что

глотают. Потом в палате колёса выплевывались и сортировались: «плохие» выбрасывались, а «хорошие» потреблялись. В последние дни Джигиту давали по восемь таблеток циклы, и он очень горевал, что скоро доза ещё уменьшится.

Руслан не очень увлекался таблетками, но сейчас ему необходимо было чем-то одурманиться – чувствовал: вот-вот накатят мысли об отце. Все эти полгода, сперва в следственном изоляторе, а потом здесь, яростно боролся с памятью о крови, о топорике, об укоризненном глазе… Иной раз это удавалась, но чаще – нет. Так что теперь он охотно проглотил всухую три таблетки, оставив одну на поддержание эйфории, чтобы она как можно позже выродилась в отвратительную нутряную дрожь и тревогу. Он даже подержал их чуть во рту, чтобы ощутить сладковатый привкус. Ещё очень хотелось есть – кормили тут мало и плохо. А цикла подавляла аппетит. Правда, полночи не удастся уснуть, но это и без таблеток обычное дело.

– Дай циклодола, – проскрипело рядом.

Он не заметил, как к койке подошел Розочка – его воняющее застарелой мочой ложе было в палате хроников, недалеко отсюда. Хотя, фактически, всё отделение представляло собой одно огромное помещение, разделенное неполными перегородками на отсеки, приличия ради именуемые палатами.

Розочка, опустив крючковатый нос с каплей к дощатому полу, не говорил больше ни слова, переминался с ноги на ногу – его мучительно сковывали нейролептики. Руслан слегка удивился, что Роза, оказывается, способен был разговаривать не только стихами. Сам не зная почему, протянул хронику последнее колесо. Тот жадно схватил его, сунул в рот и, не благодаря, поплелся к своей койке.

Малютка-циклодол в меня забрели тихой радостью наполнил мне ладони.Тот день был гол, он источал нелепостьна беззащитные глаза мои.Я был, как штурмом раненая крепость,тишайше ползали по миру тараканы,во тьме трубили злобные фанфары,зовущие на пир, где жрут мозги…

Роза раскумарился.

Старые половицы заскрипели под тяжелыми шагами. В полутьме, разбавленной негасимым электричеством надзорной палаты, прошёл Серый, большой и сутулый. Потянуло тухлым духом очень грязного тела. Он шёл трахать Розу.

Руслан не мог спать, его уже потряхивал отходняк, и было стрёмно слушать возню, прерывистое дыхание и жалобное бормотание Розы.

Тем более, что-то у них пошло не так. Серый вдруг коротко взвыл и почти пробежал в свою палату, именуемую «Блатной». Она была чуть чище, чем остальные, там стояли новые койки, а тумбочки находились в полной безопасности от здешних воришек.

Руслан приподнялся, вслушиваясь, что происходит у «блатных».

– …блядьнахсукавротминтайнахблядьвпиз… – доносилась приглушенная мантра Серого.

Но тут он взвыл уже почти во весь голос – видимо, ему было очень больно:

– Убью! Укусил, падла! Я почти приплыл уже, а он… ёёёпнахсукабля!..

Раздались голоса друзей отвергнутого кавалера, возмущенных неслыханной дерзостью «дурака». Конспиративный базар кипешевал довольно долго, пока не раздался неприятный голос здешнего авторитета Зубана (в зоне, впрочем, этот баклан, чалившийся по какому-то кирному шухеру, не имел ни малейшего веса):

– Мочить петуха будем. Прям щас.

«Блатные» озадаченно замолкли. Одно дело было, развернув пальцы веером, щемить хроников, а другое – решиться на реальную мокруху. Маленького тюремного опыта Руслана, пару месяцев отсидевшего в следственном изоляторе, хватало, чтобы понять: «блатные» эти блатными не были, так, вчерашние малолетки, всякие сявки, да ещё солдаты Советской армии, «закосившие по дурке». Но им очень хотелось быть «правильными пацанами», про которых так сладко пел Зубан, коего они почитали не ниже, чем вором в законе.

– Сегодня Гестапо, – упорно гнул Зубан, – с ним добазаримся.

Этот козел понимал: вот-вот его симуляция будет окончательно разоблачена, и он снова отправится топтать зону, чего ему совсем не хотелось. Но раз уж это неизбежно, собирался появиться там в авторитете, приобретённом с помощью убийства. Расчет был дурацким, но Зубан и был дураком – в истинном смысле слова.

«Ведь точно замочат! – лихорадочно думал Руслан, в котором уже потухли последние проблески эйфории. – Дежурят Гестапо и Хромоножка, они же совсем отмороженные! А в ординаторской – Бывалый, бухой, как всегда…»

Компания была самая одиозная. Уж лучше бы пусть очкастый Борис. Он хоть иногда и практиковал по ночам с «дураками» французскую любовь, ибо жил холостяком, но «блатные» побаивались его внушительных габаритов. А ещё бы лучше – справедливый Гусар и хакаска Алена, одним визгливым голосом способная раскидать всех буйных по койкам… Но Гестапо, у которого явно ехала крыша по садизму, да ещё эта одноногая блядища, полежавшая под всеми «блатными»… И доктор по фамилии Бывалый, которого в его дежурство никогда не видели в отделении, поскольку он имел обычай тихо накачиваться спиртом в ординаторской и почивать до утра.

Зубан уже вышел в коридор, где дежурная бригада чифирём отмечала праздник весны и труда.

Руслан понятия не имел, что делать. Бежать в ординаторскую было бесполезно – туда просто закрыты двери. О помощи со стороны дежурной бригады даже не думал. Тем более что в этот момент Гестапо вместе с Зубаном проследовал в «Блатную», откуда вновь донеслись возбуждённые голоса, и вскоре кучка шпанцов, матами подстегивающих свою решимость направилась к койке Розы, тихо родолжавшему свою вечную литанию: