Деяние XII
Шрифт:
Теперь он был полностью одет в опрятную, на все пуговицы застегнутую пижаму, из-под которой виднелся воротничок чистой сорочки. На нём не было заметно никаких следов бурных событий.
Лицо Руслана невыносимо давило и щипало – похоже, его распухший нос основательно обработали зелёнкой. В голове было совсем мутно от боли и слоновьей дозы аминазина, мир временами расплывался, но он собрал мысли и хрипло произнес в пространство:
– Розочка?..
– Увы, Вадим Залманович Симановский, именуемый здесь Розой, приказал долго жить… – печально ответил старик.
– Я опоздал… – в голосе Руслана было море раскаяния, но утешения он не получил.
– Да, ты опоздал, – кивнул Лысый.
Он ловкими пальцами освобождал Руслана от вязок и вытаскивал из вены иглу капельницы.
– Что ты делаешь, тебя же накажут, – проговорил Руслан, садясь на койке и растирая запястья. Но старик только покачал головой.
– Тебя этот прохвост Гестапо велел положить на вязки, пока я объяснялся с господином Бывалым. Хотел всё на тебя свалить, но я не дал. Сейчас санитары
Со стороны «Блатной» доносились возня и ругань. Несмотря на глухую ночь, отделение гудело. Всюду сновали возбужденные пациенты, носились санитары из других отделений и милиционеры из внешней охраны больницы. На Руслана и деда никто не обращал внимания.
– Кто ты? – спросилРуслан, почувствовав, что мысли немного проясняются.
– Ак Дервиш, – коротко ответил дед и произнес нелепую фразу:
– Есть возможность устроить тебя на курсы арабского языка. Недорого.
Руслана словно со всей дури саданули поддых. Все сдерживаемые усилием воли воспоминания-бесы разом поднялись в нём жгучей волной ненависти. В центре этой смуты, как око бури, возник в упор глядящий на него мёртвый глаз, он не понимал, кому тот принадлежит – отцу или матери, да это было и неважно. С яростным воплем Руслан схватил старика за шею, ощутив под пальцами тугую сеть мышц. Давил, с шипением выталкивая из себя полные гнева и жажды убийства фразы. Ак Дервиш спокойно глядел на него, не делая попыток защититься.
– Я тебя не узнал без бороды, – выплевывал в него слова Руслан, не оставляя безуспешные попытки удушения, – ты тот дед, который следил… Ты из этих… Вы меня с детства пасли… Все из-за вас, гады! Ненавижу!
Старик без всякого труда освободился от захвата, прижав руки юноши к койке.
– Я надеюсь, ты не забыл, что надо ответить?
– Ненавижу!.. Ненавижу!.. – не слушал его Руслан, пытаясь вырваться.
– Отзыв! – рявкнул Ак Дервиш так, что юноша, растеряно глядя, замер.
Его вдруг окатило, словно водой из ведра, каким-то совсем уж неуместным весельем. Расширенными глазами он глядел на того, кого только что хотел убить.
– Отзыв! – повторил дед.
– У папы хватит денег только на турецкий…
Веселье ушло туда же, откуда явилось.
– Только у меня больше нет папы…
В глазах Руслана замельтешили золотистые блики и вновь увлекли во тьму.
Только для членов Совета.
Единица хранения № 0095-812
Письмо Бодуэна IV Иерусалимского Тэмуджину Синеокому.
Я, Бодуэн, получивший Иерусалимское королевство по воле Божьей, и по воле Божьей ныне его оставляющий, пишу Тебе на другой край земли, в надежде, что слова мои достигнут Тебя. О Тебе же я знаю лишь то, что Ты, как и Я – Отрок, Божий оруженосец, избранный Провидением совершить некий великий подвиг. Господь не дал Мне исполнить его, и Я ныне горько раскаиваюсь, что осмелился принять царский венец в том благословенном месте, в каком Спаситель принял терновый. Отрекись Я в тринадцать лет от короны, быть может, сумел бы с помощью Божией, преодолеть свой недуг и исполнить предназначение. Но случилось, что Я был единственным сыном своего отца и долг велел Мне воссесть на престол.
С детства Я был поражен тяжкой болезнью, как полагал, за грехи моих предков. Но посланники тайного братства, именуемого Орда (несомненно, это слово значит то же, что и орден у христиан), недавно достигшие пределов Моего королевства, открыли Мне, что Я был злонамеренно поражён проказой некоторыми злодеями в Моём окружении, которые исполняли волю другого тайного братства, именуемого Конгрегация.
Ныне Я слеп и немощен. Не владеть конечностями – не самая лучшая подмога человеку, управляющему государством. Тем более верно это в отношении дела, о котором рассказали Мне посланцы Орды, а ещё раньше Господь наш открыл видением, в котором явился Мне сам Святой Архангел Михаил.
Моя слабость увеличивается, Я чувствую, что скоро покину сей мир, или от своей болезни, или изведённый злодейством врагов христианской веры. Моя единственная рука уже не в силах сдерживать напор недругов, рвущихся к Священному Граду. А между тем они окружают Меня и в его стенах. Недавно Мне открылось прискорбное отступничество рыцарей Ордена Храма, отрекшихся от Христа и Его спасительной жертвы и посвятивших себя служению дьяволу. Я вынужден скрывать это знание даже от самых близких людей и втайне горько плакать о своём бессилии, ибо, как Мне известно, даже при Святом Римском Престоле весьма усилились враги Христовы.
От всего этого Я пребывал в унынии, ибо вижу, что свет истинной веры, столь ярко воссиявший некогда среди народов Запада, ныне едва мерцает. Но прибытие посланцев Орды возвратило Мне надежду, что не всё потеряно и крестоносное дело будет продолжено с другого конца света.
Я знаю, брат мой, что Ты не христианин, однако веришь во единого Бога, и Благая весть дошла и до Тебя, поскольку живешь Ты вблизи царства Пресвитера Иоанна. Посланцы Орды заверили меня, что Ты можешь принять величайшую святыню нашей Церкви – Само Спасительное древо Креста Господа нашего Иисуса Христа, коего Я как король Иерусалимский, выступаю охранителем. Как только это станет возможно, оно отправится к Тебе, ибо, как заверили Меня посланцы, вооружившись им, Ты победоносно пройдешь по всему миру и уничтожишь окончательно нечестивый закон Магомета, навечно утвердив Иерусалим за христианами. Более Мне надеяться не на что, ибо чувствую, что после скорой Моей смерти Святой Град падет перед неверными.
Посему Я поручил некоему верному рыцарю после того, как оставлю сию юдоль, передать Святой Крест посланцам Орды с тем, чтобы они доставили его Тебе. Следует сказать, что рыцарь этот, хоть и почитается братом нечестивого Ордена Храма, однако на деле давно оставил его сатанинские дела и остаётся предан лишь Богу и Мне. Он поклялся Именем Господа выполнить Мою волю, и что ни он, ни его потомки не выдадут сию тайну, даже если к ним применят самую жестокую пытку.
Пока же Я до последней своей минуты в этом мире буду оберегать Святое Древо, ибо именно Мне Господь доверил хранить Его.
Да будешь благословен Ты Богом, Отрок Тэмуджин Синеокий, и да пребудет с Тобой Пресвятая Дева и всё воинство Божие во главе со Святым Архангелом Михаилом.
Проси Пресвитера Иоанна и всё священство его молиться, дабы не оставил Господь Своим попечением и не вверг за грехи в кромешную пустоту, которая есть прибежище и царство дьявола, Меня, несчастного
Бодуэна IV, Божией милостью шестого короля латинян в Святом граде Иерусалиме.
Писано со слов Владыки моего короля рыцарем Филиппом де Патте в Иерусалиме 1 марта 1185 года от Рождества Господа нашего.
Великобритания, Лондон, 8 декабря 1981
Рэчел была вовсе не Рэчел. Но не могла же она представляться клиентам настоящим именем – Цовинар. Они бы всё равно звали яркую южную девушку, как им удобно: Энни, Кейт, а то и Мэри. Да и сама она давно уже не думала о себе, как о Цовинар.
Но и будучи Рэчел, не любила англичан. Конечно не так, как турок – к тем испытывала не рассуждающую ледяную ненависть, проникшую в неё с рассказами бабки, в двенадцать лет бежавшей из пылающей Смирны. Всю свою семью – отца, мать, пятерых братьев и сестёр, Шушан оставила среди окровавленных тел, заваливших просторную набережную. Она тоже должна была там остаться – много раз изнасилованная аскерами, и, в конце концов, пропоротая штыком. Её и бросили, как мертвую. Но ночью девочка ожила, выбралась из-под придавившего её трупа матери, тихо вошла в воду и поплыла к стоящим на рейде кораблям европейских держав. Почти утонув, схватилась за борт английского эсминца. Сверху на неё плеснули кипятком и велели уплывать. Через несколько минут её подобрала шлюпка с французского корабля, потому что интеллигентный отец Шушан заставил детей выучить несколько французских фраз и одну из них она, надоумленная свыше, из последних сил выкрикнула, уже погружаясь в тяжёлые тёмные воды.
Тогда Шушан не могла и думать, что её внук, полуфранцуз, женатый на армянке, через много лет оставит ласковое покровительство марсельского солнца и отправится с семьей искать успеха в мглистом Лондоне, который скоро расправится с ним посредством стремительного туберкулеза.
Рэчел не любила англичан и Англию, но жить ей приходилось здесь. И жила она в последнее время очень даже неплохо, притом, что пимп забирал львиную долю её недельного заработка. Но ведь и большая часть риска доставалась ему, поскольку по здешним законам сама Рэчел за свой промысел уголовной ответственности не несла. Так что, можно считать, устроилась неплохо: хватало и на хорошую еду, и на небольшую, но уютную квартирку в третьей зоне, и на рабочую комнату в Ист-Энде. Ещё хватало на косметику, тряпки и на походы с братишкой-тинейджером в кино по субботам. Что же касается морали, Рэчел она волновала мало: недоучившаяся студентка колледжа маялась множеством радикальных идей, среди которых свободная любовь была не последней.
Она фланировала по узким улочкам района, ставшего в последние годы престижным, но до сих пор не забывшем мрачной славы городской клоаки. Но Рэчел едва ли связывала жуткие давние истории со своими охотничьими угодьями. Старинные дома были красивы, мостовая ровна, а из украшенных цветами дверей пабов то и дело выходили подвыпившие мужчины, отлично понимавшие, что девица ждёт именно их. Говорить им почти ничего не нужно было – просто тихо назвать цену и вести в свою комнату, все дела с хозяйкой которой пимп уладил к обоюдному согласию. Романтические времена «героинь подворотен» давно миновали, хотя некоторые клиенты предпочитали пригласить даму в машину.
Этот тоже. Неброский, но явно дорогой автомобиль и добродушное выражение на забавно неправильном лице джентльмена её вполне устраивали. Да и надоело стоять на резком зимнем ветре, а салон авто манил теплом и податливостью кожаных сидений.
– Сколько же стоит цветочек бедной девушки? – благожелательно спросил джентльмен. На литературную аллюзию Рэчел не повелась, попросту её не заметив. Однако ей всё больше нравилась физиономия мужчины, которую совсем не портили оттопыренные уши и острый нос, делавший его похожим на мультяшного лиса. Только глаза были печальные, как у смертельно раненого животного. «Наверное, художник», – подумала она, не сознавая, что впечатление принадлежности к богеме потенциальному клиенту придавали распущенные белокурые локоны и рыжеватая эспаньолка.
– Пятнадцать фунтов, сэр, – жеманно ответила она, сладко раздвинув толстые губы, яркие и без покрывавших их слоев помады.
– А как зовут вас, моя прелесть? – приятно улыбаясь, поинтересовался «художник».
– Рэчел, сэр.
– Рэ-эчел, Рэ-э-эчел, – слегка блея, пропел джентльмен и тут же завладел её рукой.
– Какие милые, – восхитился, рассматривая довольно короткие пухлые пальчики, грязноватые, но с блистающими алым лаком ногтями.
Рэчел стало приятно. Она снова улыбнулась: «Симпатичный…»