Дейр
Шрифт:
Но тамошний дежурный глянул на бумаги, почесал в затылке и сказал:
— Извините. Такие требования должны быть завизированы лично начальником службы охраны. Часок придется подождать. Он сейчас на совещании у архиуриелита.
Хэл убрал бумаги.
Не горит. Дело есть. Завтра утром загляну. По пути домой прикинул план действий. Прежде всего сделать Жанетте укол, перенести ее в гичку и рвануть километров на сорок — сорок пять. Тогда-то и взломать кожух под панелью управления, два проводка закоротить, один перебросить на соседнюю клемму. Так снимается пятидесятикилометровое
Вся надежда на то, что к этому времени удастся уйти на гряду к западу от Сиддо. Гряда помешает, сигнал об отключении блокиратора до “Гавриила” дойти не должен. Но автопилот на гичке врубится, а на ходу, может, удастся разбить передатчик пеленг-сигнала, и тогда их никто не сыщет.
И если вести гичку на бреющем полете, есть шанс, что не заловят до самого рассвета. На рассвете надо будет нырнуть в ближайшее озеро или в глубокую реку и отлежаться до темноты на дне. Когда стемнеет, можно будет вынырнуть и рвануть в тропики. А если радар покажет признаки погони, можно попробовать идти подводным ходом. К счастью, гидроакустических приборов на “Гаврииле” нет.
Хэл оставил гичку у поребрика. Затопал по ступенькам. Попал ключом в скважину с третьей попытки. Запирать за собой не стал, просто прихлопнул дверь.
— Жанетта!
В жар бросило: вдруг она в полубреду встала, сумела открыть дверь и ушла!
Донесся тихий стон. Отпер спальню, распахнул дверь — Жанетта лежала с широко открытыми глазами.
— Жанетта, тебе не лучше?
— Нет. Хуже. Много хуже.
— Люба, не переживай. Я такое лекарство достал, что ты у меня козочкой запрыгаешь! Через пару часов вскочишь и начнешь кричать: “Где бифштекс?” А на молоко и глядеть не захочешь. Канистру “негоридуши” потребуешь. И…
И на полуслове осекся, увидев, как она изменилась в лице. Не лицо стало, а каменная маска отчаяния, точь-в-точь как жутковатые резные деревянные маски греческих трагиков.
— Матерь великая! — простонала. — Что ты сказал? “Негоридуша”? — ее голос окреп. — Так ты поил меня “негоридушой”?
— Буверняк, Жанетта. Да что ты? Тебе же нравилось. Какая разница? Сейчас мы…
— Ой, Хэл, ой, Хэл, что же ты натворил!
Серая скорбная маска исказилась. Хлынули слезы. Если бы камень мог плакать, так плакал бы камень.
Хэл развернулся, бросился на кухню, вынул упаковку, сорвал пленку, воткнул иглу в ампулу. Вернулся в спальню. Пока искал иглой вену, Жанетта молчала. А ему страшно стало, что игла сломается. Кожа у Жанетты сделалась, как ломкая корка.
— Землян эта штука поднимает, глазом моргнуть не успеешь, — сказал он, из всех сил стараясь изобразить жизнерадостную, полную оптимизма медсестру.
— Иди сюда, Хэл. Все это… все это не поможет.
Он вырвал иглу, протер место укола спиртом, наложил тампончик. Встал на колени рядом с постелью, поцеловал Жанетту. Губы у нее стали жесткие, как подошва.
— Хэл, ты меня любишь?
— А ты все не веришь? Сколько раз повторять?
— Что бы ты ни узнал про меня?
— Я про тебя и так все знаю.
— Нет, не знаешь. Не можешь знать. Ой, Великая матерь, надо было тебе сказать! Может, ты меня не разлюбил бы. Может…
— Жанетта! О чем речь?
Она сомкнула веки. И вдруг у нее начались судороги. Когда приступ миновал, зашептала непослушными губами. Он нагнулся поближе, чтобы расслышать.
— Что ты сказала? Жанетта, повтори!
Схватил ее за плечи, затряс. Жар у нее явно спал, плечи были холодные. И шершавые, как камень. Донеслись тихие, полувнятные слова.
— Меня… к теткам… к сестрам… знают… что делать… не ради меня… ради…
— О чем ты?
— …будешь… до самой… любить…
— Да! Ты же знаешь! Не о том разговор, нам улепетывать отсюда надо!
Может быть, она и расслышала, но никакого знака не подала. Голова откинулась на подушку, нос уставился в потолок. Глаза закрыты, губы сомкнуты, руки вдоль тела ладонями вверх. Грудь неподвижна. Если дыхание и есть, то такое слабое, что ни малейшего шевеления груди ни на взгляд, ни на ощупь не уловить.
Глава 18
Хэл молотил в дверь квартиры Лопушка, пока та не распахнулась На пороге стояла супруга сострадалиста.
— Хэл, как вы меня напугали!
— Где Лопушок?
— Он на медфаке. У них ученый совет.
— Он мне срочно нужен.
Внизуня едва успела крикнуть вслед:
— Давайте за ним! Он на этих заседаниях дохнет от скуки!
Скатился вниз через три ступеньки, наискось пересек лужайку с такой быстротой, что в легких горело Не замедляя бега, одолел лестницу здания медфака и бурей ворвался в зал заседаний.
Хотел слово сказать — пришлось остановиться и перевести дух.
Лопушок вскочил.
— Что случилось?
— Идем… идемте. Вопрос… жизни… смерти.
— Простите, господа, — сказал Лопушок.
Десяток жучей вразнобой закивали, заседание продолжилось. Со-страдалист накинул плащ, надел шапочку с бутафорскими сяжками и вывел Хэла вон.
— Говорите, что случилось!
— Слушайте. Я вынужден вам довериться. Понимаю, что вы ничего не можете мне обещать. Но думаю, не выдадите нашим — не то у вас воспитание.
— Переходите к сути, друг мой.
— Слушайте. При всем вашем общем отставании эндокринология у вас не уступает нашей. И у вас есть опыт. Вы же изучали ее анатомию, физиологию и обмен веществ. Вы…
— Чью анатомию? Чью физиологию? Вы имеете в виду Жанетту? Жанетту Растиньяк? “Лэйлиточку”?
— Да. Она прячется у меня в квартире.
— Знаю.
— Знаете? Откуда? Я…
Жуча положил руку на плечо Хэла.
— И вам кое о чем следует знать. Я собирался вам сказать об этом вечером, после возвращения домой. Нынче утром землянин по имени Арт Хьюнех Пукуи снял квартиру в доме напротив — окна в окна с вашей. Заявил, что хочет жить среди нас, чтобы иметь возможность ускоренно изучать местный язык и нравы. Но большую часть времени провел за возней с чемоданом, в котором, как я полагаю, находится аппаратура для подслушивания того, что происходит у вас в квартире. Однако хозяин дома глаз с него не спускал, так что у вашего сородича не было возможности полностью развернуть наблюдение.