Действительность. Том 3
Шрифт:
Материя, при всей своей неоспоримой очевидной фундаментальности для нашего мироздания, как основа этого мироздания, сама по себе, не содержит ничего по-настоящему сущностного. В ней, как в музыке, нет ничего кроме динамики и отношения констант. И вся её сущностность, есть лишь «субстанциональность отношения» бесконечно возможных движенческих парабол, их направлений и скоростей, их форм их взаимодействия. И только некая упорядоченность в нашем воззрении и осмыслении этих «движенческих парабол», создают всякую форму для нас. Это относится как к формам феноменального мира, относительно грубым и тонким, так и ко всем другим формам, включая и всевозможные формы метафизики, и бесконечно разнообразные абстракции трансцендентального мышления.
Что есть для нашего разума истина? – Гармоничное и законченное музыкальное произведение. Такое произведение крайне сложно опровергнуть, ибо оно имеет почти порабощающую для нашего сознания власть. Чем, как не музыкой слова, я в данный момент занимаюсь, удовлетворяясь собственными переливами и законченностью форм, – диссонансами и консонансами собственного сознания. Музыкальные переливы, рождающие образы очевидности, и подтверждающиеся этой очевидностью, хотя и редки в своей идеальности, но возникая, затмевают собой все кривые, негармоничные и незаконченные формы, относящиеся в наших оценках, к какофонии.
Что может быть желаннее, чем собственная полифония, – полифония своей собственной души? Но эти струны очень уязвимы, ибо тонки и очень чутки к музыке света, и достаточно легко настраиваются на новый лад, – на чужой лад. Основная масса душ человеческих с детства настраиваются на определённую полифонию уже существующего оркестра. Какую область сознания ни возьми. И тот, кто выходит из этой формы гармонии, выбрасывается из общего оркестра, как дисгармонирующий общую музыкальную фонетику. Такова природа всяких, как очевидных, так и ошибочных явлений нашего мира. Свет признаёт только то, что входит в его фонетику, что не нарушает общую гармонию, – общую полифонию существующего и укрепившегося сознания социума.
«Симфония умозрения и познания», отражающая «всеобщий макрокинез мира», – что может быть желаннее, что ещё может приносить такое удовлетворение философу? Действительность не была бы действительностью, не имей она в себе гармоничную, упорядоченную формативность для нашего сознания, а по сути, общую гармоничную полифонию пространственно-временного континуума, как некоего синтезированного конгломерата действительности и бытия.
Что есть наше стремление ко всякому искусству, как к пространственным его воплощениям, так и к временным? Что есть в сути своей волшебство всякого искусства? – Трансформация в нашей душе пространственных образов, – во временные, и воплощение временных, – в пространственные. Здесь латентно укрыта суть удовлетворения всяким искусством, тонких глубинных начал нашего духа, для которых первую роль в осознании мироздания играет именно трансформация, - преобразование, то есть пространственно-временное движение. Я говорю о сакральной сути восприятия всякого искусства, и кто достаточно глубоко прочувствует это, для того оценка всего нашего мировоззрения, найдёт свои настоящие пенаты в глубинных областях нашего сознания, то есть в душе. Где пространственные образы, – вызывают временные впечатления, (нечто, резонирующее), а временные, в свою очередь, – вызывают пространственные образы прошлого и будущего ласкающие душу мягкими, словно хвост колонка, раздражителями ностальгического плана. Что, как не музыку, ты слышишь, рассматривая гениальное произведение изобразительного искусства. Что, как не пространственные образы ностальгической эйфории, возникают в глубинах твоей души, когда ты слышишь божественную музыку Бетховена.
Отражение всей сути мира локализовано в выбранном объекте. Создание ощутимого мига трансформации, перехода, включающего все транскрипции жизненности. Синтез пространства и времени, в наиболее ощутимых тонкими рецепторами души, резонаторах сознания. Яркое отражение действительности в локальных образах, как нечто противоположное имманентности самой реальности, проявление некоей гиперчувственности, позволяющей ощущать реальность, чувствовать её тело, в миге всплеска возмущённой природы бытия, воплощающейся в локальных коллизиях взаимодействия пространства и времени, на полях душевного агрегатива.
Идеальность, отвлечённость сознания, не имеющего в своём поле ничего очевидного, ничего истинно сущностного. – Зачем быть такому сознанию? Такой вопрос может задавать только сознание, пасущееся на полях очевидного. Для его природы, для его основательности не понятно, зачем существуют такие формы осознанности, которые порождают всякого рода мимолётности, создающие и лелеющие всякого рода химеры. Сознание, убеждённое в очевидном, как в некоем фундаментальном основании мира и действительности, отвергает всё то, что более тонко и мимолётно, – что эфемерно, что не находит своих сущностных оснований в очевидном. Но только в идеальном сознании могут рождаться такие глубокие запредельные истины, которые говорят, что всё очевидное, есть суть такая же химера. – Химера, одевшаяся в одежды очевидной истинности, и занявшая трон закостенелой неопровержимости. Все очевидно-феноменальное существует в той же динамической последовательности, что и всё трансцендентальное, но лишь иной транскрипции.
Мы, – каждый из нас, представляет собой нечто схожее с единым древом. – Древом, у которого есть корни, ствол и крона, а также разноплановое многослойное электромагнитное и биополе. И каждый из нас, как и всякая «органистическая система» земли, это олицетворение, точный образец нашей планеты. – Её «суррогатный двойник», со всем набором лекал и динамических имманентных и трансцендентных модальностей. Идеальное, относиться к очевидно-феноменальному так же, как электромагнитное поле планеты, к самой планете. Как мысль – к телу, в конце концов. Кто ответит, что на самом деле важнее для человека, – его тело или его разум?
Как магнитное поле планеты формирует эту планету, так идеальное сознание формирует, по большей части латентно, наше тело. Так трансцендентальное, на самом деле формирует всё имманентное и очевидное. Весь мир – когда-то имел лишь идеальную сущность, и когда-нибудь вернётся в эту идеальность. И об этом, хотя и крайне туманно говорят многие религии. И при всех пошлых даже в своей глубине, подачах, религии как во многом другом, – здесь, безусловно правы.
Хоть мы уверенны в обратном, но в действительности Мир, и его тонкая субстанциональность – жизнь, на 99% представляет собой то, что доступно лишь идеальному сознанию. Именно здесь скрыта вся необъятность природы. Сохраняя свою тонкость, гибкость и агрессивность, идеальный разум выходит на орбиты запредельного мира, давая тем самым, материал для очевидного, для всего того, что в будущем неминуемо перейдёт в очевидность. Ведь всё очевидное, именно так и образуется. Рождаясь в идеальных глубинах разума как трансцендентальный образ, со временем материализуется, укрепляется, превращаясь в неоспоримую очевидность. Так созревает и становится всякая очевидность. Так возникла, образовалась и укрепилась на своих «железобетонных консолях», сама действительность! И вся её относительная фундаментальность против эфемерных монад идеального, подтверждается лишь её заматерелостью, огрубелостью и закостенелостью. Всё, что так или иначе кристаллизуется в этом мире, уплотняется, становясь «каменным», начинает отвергать всё тонкое, гибкое и сверхподвижное, всё относительно «каменного» – эфемерное, и старается доказать свою власть над ним. По глубокому убеждению всего древнего и очевидного, всего фундаментального и состоявшегося, только оно имеет настоящую истинность. Оно-то точно знает, где на самом деле живут химеры.
В свою очередь всё «тонкое» и «гибкое», – всё эфемерное, чувствуя в глубине своей души власть над «грубым» и «инертным», над всяким очевидно-фундаментальным, совершенно не желает вступать на этот счёт, в какую бы то ни было полемику. Разум – чаще бывает благодарен телу, чем тело – разуму. Так же как возвышенные слои общества, бывают чаще благодарны черни, чем чернь бывает благодарна высшим слоям общества. Идеализация очевидных феноменальных предметов, это возвышение их сущности, это оживление мёртвой субстанции. Материализация же идеальных вещей, превращение идей в феноменальные предметы, это унижение их сущности, – омертвление сверх живых субстанций. И, по большому счёту, чем больше в нашей реальности «очевидно-инертного», тем больше в ней мёртвого. Как бы нам не казалось обратное. (Если конечно полагать, что в мире вообще существует низ и верх, мёртвое и живое). Ведь по большому счёту всякая оценка лишь транскрипция отношения выбранной точки сознания, определяющей некий ноль, или начало на выбранном поле системы координат, по обеим сторонам которого расходятся лучи всего определяемого. И всё как «тонкое», так и «грубое» всегда и всюду, есть лишь вопрос соотношения, и никогда самого по себе. Как и всё «живое» и «неживое», (в своей плоскости восприятия и оценки), так же лишь по отношению, и никогда вообще.
Когда на наших глазах росток превращается в древо, и мы говорим о становлении, мы не задумываемся над тем, что вся мощь и сила этого становления таиться именно в ростке, в его тонкой идеальной действительности. Мы не задумываемся над тем, что всякая прогрессивная шкала наших оценок имеет свои основания в регрессе. Мы мало придаём значения тому, что скрыто «пеленой майи», что не доступно простому ощущению, что таиться в глубинах космоса природы. Мы больше ценим то, что сформировалось и укрепилось, что кристаллизовалось и основалось, что завладело пространственно-временным континуумом реальности. Так уже сформированное тело, мы почитаем больше чем зародыш. Так формальный феноменальный мир, мы считаем более истинным, чем идеальный. Так очевидные, сформированные материальные субстанции нашего умозрения, мы считаем единственно реальными. А трансцендентальные формы идеального воззрения – химерами. Никто не желает смотреть на мир в обратном направлении. Сам Мир, своим архаическим движением диктует направление нашего разумения, скорость и форму. Но дело в том, что мир сам по себе, не имеет и не может иметь ни направления движения, ни скорости, ни формы. Однажды выбранная и укоренившаяся динамика, со своей инертностью катящегося «Колеса Иксиона», не может быть остановима никем из сидящих в повозке. И уж тем более не может быть развёрнута в обратное направление.
Конец ознакомительного фрагмента.