Действительность. Том 3
Шрифт:
То, что всякая начертанная линия, в силу общей не идеальности мироздания, и необходимого нарушения во всякой локальной точке пространства, при её бесконечном продлении искривляется, и, в конце концов, должна вернуться с обратной стороны, замкнув пространство, и превратив его в круг, никаких доказательств не требуется. Достаточно помыслить в определённых алгоритмах, и посмотреть на бесконечное пространство и локальную точку, как на нечто неотделимое, и в сути своей аналогичное, и с помощью инструментов трансцендентального разума высвободить своё мышление из клетки архаического политеса осознанности. Ведь математика, в заточении которой перманентно и необходимо находится наш разум, при всех своих притязаниях на точность и доказуемость, на самом деле самая иллюзорная наука, ибо более других заставляет нас верить в собственные парадигмы, и строить окружающий мир на теоремах и аксиомах, – сугубо антропоморфных изобретениях. Она обматывает нас даже в малом, убеждая, что в природе могут существовать идеальные круги,
Для начала задайте себе вопрос: Возможна ли вообще в пространстве идеально начертанная прямая? Не является ли такая возможность лишь относительной погрешностью в градации самого нарушения, при котором более прямая линия, становится лишь менее погрешней, но никогда абсолютно идеальной? Ведь приближение мастера в изготовлении зеркала к абсолютной ровности поверхности этого зеркала, отражающей в себе внешний мир безукоризненно, есть лишь вопрос относительности. Абсолютно прямых зеркал – не существует. И даже зеркало самого совершенного телескопа, необходимо содержит в себе необходимую для нашего мира погрешность.
Всякий креатив стремится всегда не просто к новому и небывалому, но к идеальному, к совершенному. И критицизм на этом пути, является тем мерилом, той «васервагой», с помощью которой безудержный по своей генетике креатив, превращается в экипаж с запряжёнными лошадьми, управляемыми кучером с помощью поводьев и уделов. И хотя самым совершенным в этой аналогии является бегущий и свободный конь в поле, но самым продуктивным и технически оправданным для человеческого сознания, всё же управляемый запряжённый в телегу конь. Здесь свобода и несвобода, в своих паритетах, определяют обоснованную диалектическую полезность, которая только и служить мерилом для всякого креатива и всякого критицизма.
Всё это находит свои глубокие корни в биопсихологии нашего существа, разделённого на «женское» и «мужское» начала, не столько физически, сколько психологически. Ведь именно отсюда, на самом деле растут эти «древние растения». И превращаясь на своих кронах в нечто непохожее на корни, они начинают жить своей непохожей жизнью, и даже цели, которыми они руководствуются, уже не имеют ничего общего с изначальными. «Мужское начало» нашей природы предполагает некий «разбой», некое преступление, некий выходящий за невидимые произвольные границы, порыв воли, столь же опасный, сколь и свободный. И именно ему дано строить всё новое, открывать двери, и пристраивать новые комнаты, именно он ответственен за расширение нашего мира, нашей действительности и нашей жизни. «Женское начало» есть суть сохранение. Оно предполагает умиротворение и ограниченность, закрепление и стагнацию, (в позитивном смысле слова), как некий оплот продолжительного мира. И именно этому началу отведена роль кандалов, стремян и заборов, именно оно несёт на себе крест ограничения безудержной тропической природы нашего существа. И в каждом из нас, к какому мы бы не относились «сословию», к какому противоположному лагерю не отнесла нас сама природа, на самом деле по равным долям «мужского» и «женского», в сакральном смысле психофизических начал, но лишь с некоторым незначительным преобладанием одного. Да. Именно это незначительное преобладание делает нас мужчиной или женщиной. Лишь наличие «игрек хромосомы» в нашей генетической цепи, в нашем коде, определяет не только наши физические свойства, но и в первую очередь психологические.
Всякий креатив, есть суть разгон, и всякий критицизм есть суть торможение. И в этом видится та изначальная природа, та архаическая почва, на которой растёт не только всё запредельное и вызывающее, всё Великое и необычное, но и всё схоластически выверенное, паритетное и согласованное, всё обыденное и незаметное, всё скрытое и завуалированное. Мы восторгаемся многим вещам, многим собственным великим как нам кажется поступкам и деяниям, но почти никогда не задумываемся об истинных корнях этих возвышенных экзальтированных явлений, которые в своём Великом гротеске, удовлетворяют наш разум, давая чувство гордости за самих себя. В глубине своего сердца Мы не хотим признавать, что всё это формируется из банального, (хотя по большому счёту не совсем банального), фундамента либидо, как некоего генетически-физиологического кода заложенного самой природой, из которого, сублимируя свои консоли и превращая их в нечто иное, расцветает на поверхности болота нашего существа, всё Великое и совершенное, всё изысканное и возвышенное, – всё то, чем гордится наш разум, и благодаря чему он поступательно следует в своё будущее.
Функциональность
Что, для нашего разума служит доказательством, что мир вокруг нас имеет собственную динамику, не зависимую от нашего восприятия? В первую очередь то, что в эмпирическом мировоззрении динамика внешних объектов не только по отношению к нам, но и по отношению друг к другу имеет свою соразмерность взаимоотношения скоростей, форм и парабол движения. Во вторую очередь, это впечатление независимости и бесконтрольности этих движений, со стороны нашей воли. Отсутствие какого-либо влияния нашего ноумена на общий «макрокинез» внешнего мира. А главное бессилие пред его инертностью и фатальной динамической произвольностью с одной стороны, и такой же фатальной последовательностью, и безостановочной размеренной функциональностью катящегося «Колеса Иксиона», с другой. Креативность мира самого по себе, его абсолютная разумность, как в малом, так и в Великом не оставляет и доли сомнения в том, что мир – есть божественное создание. – Нечто однажды положенное и заведённое, а значит имеющее свои цели.
Давайте посмотрим, как мы вообще оцениваем последовательность изменений в текущий момент действительности эмпирического созерцания действительности. Наш разум, (такова его природа), во всём и всегда стремиться отмерять отрезки. Его свойство таково, что он оценивает мир и все его движения, как некое последовательное выстраивание из отдельных сегментов общего здания мира, – то, что называется прогрессивным усложнением в пространстве, и становлением во времени. И усложнение, и становление это, для него должно необходимо выстраиваться из «кирпичей». Иначе он его не заметит, и не идентифицирует как нечто закономерное. Как собственно, и уже выстроенное, необходимо должно иметь для него возможность разбираться на «кирпичи», – на сегменты. И точно в такой же последовательности, – от основания к действию и результату, он оценивает и собственное мышление. Всякий объект для субъекта, (а мышление, поставленное под взор исследователя – есть такой же объект), представляет собой разлагаемое на отрезки событие. Состояние предмета созерцания, не может быть обозначено, пока оно не получило свою законченность, некую «окаймлённую, отмеренную и обозначенную границами субстанциональность», то есть форму. И лишь различные масштабы этой самой «окаймлённости», определяют всякую нашу оценку. Наш разум, оценивая внешние события, последовательность изменений, постоянно чертит некие границы между состояниями наблюдаемого объекта. Создавая из безостановочного и безграничного движения, некие формы достаточные по объёму, для восприятия их объективности, нашим разумом. Он делает искусственные остановки, в безостановочном движении. Определяя и обозначая относительные стабильные состояния, либо рисуя блок относительно нестабильных состояний, тем самым создавая некую искусственную стабильность отрезка. К примеру, зажигаемая спичка, от холодного состояния относительного покоя серы, до воспламенения и горения, проходит бесконечный ряд состояний, и не разграниченный никакими границами текущий момент. Но наш разум, делит этот непрерывный момент, на составляющие. Он чертит границы, и обозначает этапы и события, в виде неких объектно-законченных формаций. В более перспективных масштабах, он создаёт слаженные системы и алгоритмы, что даёт ему возможность создавать на этих масштабах определённые формы.
Мир для нашего разума всегда будет, с одной стороны классифицирован, с другой – глобализирован. Он всегда будет в его отражении одновременно неким сплавом индивидуализации и обобщения. Ведь во всяком непрерывном движении, ему необходимо отделять и сознавать объекты, – отдельные части, некие звенья цепи, иначе удовлетворение его объективной потребности не состоится. Он требует объекта повсюду, куда направлен его взор. А для существования объекта необходимы границы, ведь без них существование формы как таковой, – невозможно. Форма без границ – есть нонсенс для нашего разумения. Материя без формы, есть ничто, – лишь абстрактная субстанция. И это деление, и окаймление происходит во всех без исключения плоскостях воспринимаемого мира. Как по преимуществу пространственной его стороны, так временной. (Стороны, не существующие сами по себе, но созданные нашим разумом и превращённые в трансцендентальные объекты, противопоставленные друг другу, и олицетворяющие некие консоли, – фундамент воспринимаемого мира, в плоть и кровь реальной действительности).
Что представляло бы для нашего разума время, не дели он его на минуты, часы и т.д. То есть на объекты. Так же, что представлял бы феноменальный эмпирически воспринимаемый мир, не будь в нём деления на объекты, и не существуй границ этих объектов. И даже наше абстрактное мышление, словно отражение всей этой внешней агрегатности, не может обходиться без разделения и окаймления цепей собственного мышления. Картинки идеального воззрения, образы, не имей они объективной законченности, не имели бы вообще ничего существенного, они расплывались бы, заполняя всё пространство, отведённое разумом себе.
Объективность внешнего мира, как и его разнообразие, обязано своим существованием именно свойству нашего разума разделять и окаймлять субстанции, как в пространственном, так и во временном аспектах, и превращать всё это в континуумы. Так собственно, возникает действительность мироздания и действительность нашего бытия.
Когда наш разум определил и противопоставил эти разноплановые субстанции друг другу, он создал тем самым прецедент. И далее, уже ничего не могло остановить его на этом поприще деления и обозначения. Объекты для субъекта начали появляться нескончаемой вереницей. И затем, и всегда, наш разум будет находиться в этом поле постоянного формирования объектов, как внешней действительности, так и внутренней. Неких «отчерченных пузырей», выхваченных из общего контекста, обозначенных и идентифицированных. Между которыми, на самом деле и находится тот самый горизонт событий, который определяет всякую меру действительного.