Дежа вю (сборник)
Шрифт:
В кладовке никого и ничего нет, это Антон тоже знал точно, потому что днем они с Эсти спускались сюда и, прикрыв дверь, чтобы их не было видно из холла, безумно и невыразимо сладко целовались – он никогда в жизни не целовался так самозабвенно и… ни тогда, ни сейчас не мог подобрать определения охватившему его чувству.
Где находится в кладовой выключатель, Антон не помнил – днем забыл об этом, и сейчас, войдя, бессмысленно шарил руками по стене сначала справа, потом слева от двери. И услышал…
Тихие крадущиеся шаги. Сзади. Это не могла быть Эсти, она ходила иначе… весело, если
Напрасно. Тот, кто крался, не стал таиться просто потому, что в темноте не смог бы прицелиться. И тот, кто крался, знал, в отличие от Антона, где находится выключатель.
Щелкнуло, и под потолком ослепительно вспыхнула (на самом деле тускло засветилась) лампочка, не обычная, а энергосберегающая, сейчас их везде понатыкали, желтая, как лимон, и человек, направлявший Антону в лицо пистолет, тоже выглядел желтым, как китаец…
– Ван Барстен! – вырвалось у Антона.
Художник хмыкнул и что-то пробормотал, палец его двигался так медленно, что Антону показалось: он десять раз мог ударить Ван Барстена по пальцам, и оружие выпало бы или выстрел пришелся бы в потолок, но сделать хоть какое-то движение Антон не мог и тупо следил, как палец надавливал на черный крючок, и крючок уходил в паз, и палец все больше напрягался, а когда терпеть это стало невозможно, вспыхнуло ослепительное, грохот ударил по барабанным перепонкам, и Антон не сразу понял, что, если слышит звук, то, по крайней мере, остался живым.
Конечно. Если бы он умер, то сейчас не мог бы вспомнить, мертвые не помнят…
Откуда в нем еще и эта память? Дежа вю, воспоминание о том, как именно здесь, в этой кладовке, куда его заманили…
Заманили? Эсти целовалась с ним днем… Эсти? Здесь?
Он узнал это место. Он был здесь. Всего один раз, но – был точно. Он был здесь один, просто заглянул, было темно, как в туманности «Угольный мешок», хотел найти выключатель и не смог… И он был здесь с Эсти, она его сюда привела, и они целовались, как… И еще он был здесь, потому что… он вспомнил: Эсти сказала, чтобы он пришел ночью, вот ключ, прямо напротив входа, через холл, дверца в чуланчик, иди туда, я приду… зачем? Он не спросил, он никогда не спрашивал у Эсти, почему должен что-то для нее сделать, он просто шел и делал и не мог иначе… Он пришел, и здесь…
Ван Барстен. Пистолет. Выстрел.
Он умер?
Но если умер, то как мог помнить…
Он помнил, как медленно оседал по стеночке, глядя на художника, смотревшего презрительно и с меланхолической насмешкой, мол, видишь, что ты собой представляешь, козявка, даже не можешь толком постоять за себя, а туда же, может, тебе службу спасения вызвать, они тебя спасут, точно… И думая так, выплевывая эту мысль глазами, Ван Барстен сделал шаг назад, рукой нащупал что-то в стене, и Антон увидел, как щелкнул замок, и услышал, как откинулась из стены крышка скрытого сейфа. Странно, почему звуки вызывали у него зрительную реакцию, а изображение выглядело звуком?
Художник положил пистолет в темный зев и захлопнул крышку. Стена опять стала стеной, покрытой до
Ван Барстен подошел к нему, сидевшему на корточках, присел, посмотрел в глаза и сказал:
– Вот так. Если ты. Еще раз. Подойдешь. К Эсти. Ты видел. Куда я положил. Пистолет. Я его достану.
Антон хотел сказать, что может привести сюда полицию, найти сейф, показать и…
И что?
Он повернул голову и посмотрел на стену позади себя. Ничего. Никаких следов попавшей в стену пули. Художник стрелял холостыми. Поиздеваться. Посмотреть. Как Антон медленно опустится по стеночке…
Что он скажет в полиции?
– Я еще найду тебя, – пробормотал он, и Ван Барстен засмеялся ему в лицо.
Повернулся и вышел.
Что-то происходило с памятью. Антон не помнил, куда вышел художник. Он не помнил, была ли в комнате дверь. Окон здесь тоже не было. Куда же… Этот вопрос почему-то казался Антону самым важным в жизни, и он медленно обвел взглядом стены, облицованные пластиковой плиткой с изображениями христианских святых и средневековых инкунабул, странный орнамент для комнаты, используемой всего лишь под кладовую. Может, здесь совершались тайные обряды, собирались сектанты, которые…
Почему он об этом подумал? Почему он в полной темноте видел совершенно ясно, будто при ярком электрическом освещении?
Ах да, это всего лишь память… Дежа вю.
И если сейчас кто-нибудь догадается, наконец, отыскать выключатель и включить свет…
Вспыхнул свет.
Антон оглянулся – Кристина стояла, пригнувшись, в правом углу комнаты и держала палец на выключателе, который, вопреки логике, располагался чуть ли не на уровне плинтуса.
Манн стоял в дверях и с интересом разглядывал помещение – бывшую черную комнату со спрятанной в ней черной кошкой, которой здесь никогда не…
Была, конечно.
Из-за плеча детектива выглянула Анна, и Антон, ни на кого больше не обращая внимания, направился к ней, сдвинул с Манна дороги, будто оловянного солдатика, протянул руки и взял ее ладони в свои, привлек девушку к себе, он чувствовал, что так надо, и надо еще посмотреть ей в глаза, поцеловать в губы, ощутить, как Анна напряжена, позволить ей еще немного побыть в этом напряжении ожидания, а потом сказать:
– Все кончилось. Все кончилось, понимаешь?
На каком языке он произнес эти слова? На голландском? Нет, конечно. По-английски? Кажется, нет. Иврит? При чем здесь иврит?
– Где? – требовательно произнес Манн, и чей-то незнакомый голос добавил:
– Пропустите-ка меня вперед.
В комнату вошел мужчина лет сорока в форме полицейского чина, Антон не различал голландских званий, но видно было, что это не обычный полицейский, шишка какая-то…
– Майор Мейден, – представил полицейского Манн.
– Покажите – где, – требовательно произнес Мейден, и Антон почему-то его понял, хотя майор говорил по-голландски. Обращался Мейден к Антону, пристально его разглядывая с ног до головы, будто фотографировал взглядом или, точнее, записывал в памяти, как на видеопленке, чтобы потом, при необходимости, представить суду свое профессиональное заключение: задержанный держался спокойно и…