Дежурные по стране
Шрифт:
— Припоминаю, сынок. Всё было в аккурат, как ты говоришь. Запамятовала я. Я им — берите, а они — ни в какую. На силу взять уговорила.
— Ничего страшного, со всяким бывает, — сказал Вася и поблагодарил старушку взглядом.
Деревенские парни оторопели. А Варфоломеев с Кудрявцевым вообще испытали шок, потому что не понимали, какими мотивами руководствовался студент, когда решил взять их под свою защиту.
А потом сельская молодёжь дружно работала на подворье у бабушки Агафьи. Ребята красили, белили, мыли, кололи, скребли, колотили, сверлили, чистили, переносили, строили, готовили, чинили и подметали. Вася только успевал отсчитывать деньги на необходимые материалы, которые покупались в промышленном отделе центрального магазина. В течение пяти часов в хозяйстве забытой всеми старушки
— С такими орлами горы свернуть можно, — размышлял Вася. — Дотошность во всём. Не думая о красоте, прежде всего о добротности, удобстве и долговечности заботятся, а потом красота у них как-то сама по себе выходит. У всех какая-то удивительная природная сноровка. Если горожанину всё ещё надо рассказывать, что такое хорошо и что такое плохо, то деревенского жителя надо просто обеспечить работой, и тогда у него в голове само по себе всё выстроится. Крестьянин становится нравственным только в труде; ни проповедовать ему, ни урезонивать его не имеет смысла, если он безработный… Божьи заповеди и государственные законы для него — пустое место, если поля бурьяном и чертополохом поросли. Попробуй заставить его отказаться от водки, коль земля вокруг него ничего не рожает, бездельничает. Его совсем не волнует, он ли или кто-то другой виноват в том, что поля не пашутся. Просто, если не пашутся — значит, правды нет, справедливости нет, морали нет, смысла жизни и Бога нет, потому что с незапамятных времён крестьянин и земля — одно и то же. Мужик и ведёт себя в соответствии с состоянием земли: если она даёт хлеб — он нравственный, если же не даёт, то ему на себя и на весь мир плевать. Вот такая у них наркотическая зависимость друг от друга… Эх, Россия, Россия… Такие времена, что и не умрёшь теперь за тебя. Жить надо. Погружаться в рутину, подобно бухгалтеру, и дебет с кредитом сводить, баланс восстанавливать. Столько-то израсходовали, такой-то доход получили, такие-то имеем основные средства, которые увеличим в будущем месяце за счёт того-то и того-то. Скука неимоверная, — а что делать? Тебе, Россия, требуется скучный подвиг, протяжённый во времени. Подвиг скрупулезного бухгалтера, а не богатыря. Андрей Болконский, поворачивающий вспять отступающие дивизии, сегодня не пройдёт, потому что нет ни знамени, ни дивизий, ни тылов, ни оружия. Ничего нет, поэтому будем просто работать. Изо дня в день.
Так прошло ещё двадцать пять дней. О Васе Молотобойцеве судачила вся деревня, а он только, знай себе, посмеивался и помогал людям. Ранним утром 31 января к нему пришёл Вовка Остапенко.
— Уезжаешь? — спросил Вовка.
— Да.
— А мы?
— Сами теперь, — ответил Вася. — Кстати, где остальные? Сегодня день получки, если что.
— Я за всех… Мы вчерась с пацанами побакланили и решили, что денег не возьмём. Я говорить не умею, Васёк, но ты меня понял. В общем, спасибо тебе за всё.
— Деньги возьмёте, иначе я их по ветру развею. И вот что. Приезжайте-ка завтра в город. Прошвырнитесь по рынку, сходите в кино, а вечерком отправляйтесь по адресу Советская 132.
— Чё за адрес?
— Адрес «Надежды».
— Какой ещё Надежды?
— На лучшее, Вова.
— Опять тайны?
— Не опять, а снова. Завтра всё поймёте.
Через два часа Вася оставил деревню. От ста пятидесяти тысяч у него осталось восемьдесят рублей на обратный проезд…
Глава 12
6 января 2000-ого года. Город N. Парикмахерская. Двадцать шесть дней до времени «Ч».
— Какую стрижку хотите, молодой человек? — вежливо спросила симпатичная девушка, кокетливо прикоснувшись к плечам Левандовского. — Может, модельную? Вам очень пойдёт.
— Моделей итак хватает, — улыбнувшись, ответил Алексей. — Раньше глядели в наполеоны, теперь — в модели. Надоело.
— Вы против моделей?
— Я-то?.. Нет, я только «за». Чем больше разведётся моделей, тем быстрее они обесценятся в глазах общества. Помните август 98-ого? Тогда произошла девальвация
— Да.
— Нет, я к тому, что она — страшная вещь в прямом смысле слова, потому что ничего не умеет делать. Кроме дефиле, разумеется. Как сейчас вижу объявление в брачном агентстве: «Ищу спутницу жизни, скромную женщину, которая станет хорошей матерью для моих детей, умеющую шить, готовить, стирать. Модель женщины не предлагать».
— Какой Вы всё-таки жестокий.
— Но справедливый, — добавил Левандовский. — Так что в знак протеста побрейте меня наголо.
— Совсем? — удивилась девушка.
— Я же не Самсон, у которого вся сила в волосах, — ухмыльнулся Левандовский. — Повторяю ещё раз. Под Котовского. Под глобус. Под ноль.
— В армию готовитесь?
— Да… Только в нацистскую. Дивизия «СС».
— Шутите…
— Нет, я вполне серьёзно. Вступаю в русский легион фашистской армии.
— Вы так спокойно об этом говорите. А как же Великая Отечественная Война? А ветераны?
— Знаете что, девушка. Сейчас я скажу Вам одну нелицеприятную вещь, которая может Вас шокировать, но молчать не имею права. При всём уважении к ветеранам замечу, что современные фашисты — их родные внуки. Понятно Вам? Не двоюродные, не троюродные, а родные, ведь и Ваш дед воевал, и мой тоже, между прочим. До самого Берлина рядовым пехоты прошагал. И Вы не найдёте ни одного человека в этой стране, чей бы муж, отец, брат, дед не воевал. Это как же, расправившись с фашизмом, надо было потом воспитывать своих детей, чтобы уже в третьем поколении у нас самих появились фашисты? Страшная правда, — не так ли? Не в десятом, не в двенадцатом колене, а уже в третьем. Выходит, так воспитывали, ведь всё от семьи идёт. От мамы и папы, бабушки и дедушки. — Левандовский задумался на пару секунд, а потом безо всяких эмоций стал произносить лозунги, выбрасывая правую руку вперёд: «Россия — для русских. Бей жидов — спасай Россию. Инородцам не место на нашей земле. Национал-патриоты — forever. Зиг — хайль».
— Что Вы делаете? — испугалась девушка.
— Это я так… тренируюсь.
— Тренируйтесь где-нибудь в другом месте. Я отказываюсь стричь поганого фашиста, потому что не одобряю идеологию расовой ненависти.
— Ай-ай-ай, какие громкие слова. Во-первых, не стричь, а брить. Во-вторых, такая красивая, а хамите. Я не фашист, я только учусь. — Алексей улыбнулся. — Позвольте узнать номер Вашего телефончика.
— Ещё и клеится ко мне. Ну и нахал. Вы — сволочь, молодой человек, а сволочей я не брею, а отбриваю. Если немедленно не покинете салон, я вызову охрану.
Левандовский никак не отреагировал на угрозу. Он начал выдавливать прыщ на подбородке, думая о том, что в скором времени ему будет не до смеха. Девушка, похоже, не собиралась спокойно смотреть на наглое поведение юноши. Она с минуту наблюдала за тем, как Левандовский сражается с прыщом, надеясь на то, что он самостоятельно покинет помещение, но, увидев, что её желание явно не совпадает с намерениями молодого человека, вздёрнула нос-кнопку и пошла к выходу. Левандовский краем глаза засёк подлый манёвр парикмахера. Он оставил проклятый прыщ в покое и юлой раскрутился на кресле вокруг собственной оси. Центробежная сила оторвала белую накидку от тела, и студент стал напоминать танцующего дервиша, у которого, правда, отсутствуют ноги и туловище.
— Идите, идите, — произнёс Алексей, остановившись напротив овального зеркала. — Только знайте, что Вы хуже меня, так как спокойно смотрите, как скинхеды разгуливают по городу, и ничего не делаете. Меня, может быть, грохнут завтра, а Вы даже не хотите постричь Штирлица перед смертью. Нехорошо, Кэт.
— Кэт??? — округлив глаза от удивления, спросила девушка и отпустила дверную ручку. — Откуда Вы знаете, как меня называет мама? И что ещё за Штирлиц?
— Вот так вопросы, — удивился Левандовский, но уже через секунду на его лицо выкатилась хитрая улыбка. — «Семнадцать мгновений весны» — это же актуальнейший фильм, недавно показанный на первом канале. Отстаёте от жизни, мэм. Не сомневаюсь, что Ваша мама его уже посмотрела. Что мама — даже дедушка, я уверен, был восхищён игрой Тихонова.