Диагноз смерти (сборник)
Шрифт:
При свете свечного огарка Марлок заканчивал немудрящий туалет покойной. Он заботливо, но как-то механически поправлял то локон, то складку на платье. И все это время его не оставляла едва осознаваемая убежденность, что все еще пройдет, образуется, и они с женой снова заживут душа в душу. Такая вот потеря была первой в его жизни, и он просто не научился еще горевать: душа не могла вместить беду, а разум – постичь ее глубину. Он еще не понимал, сколь тяжек удар, который судьба обрушила на него; это осознание пришло позже, пришло и уже никогда его не отпускало. Горе – музыкант с фантазией, и его траурные мелодии столь же разнообразны, как и инструменты, на которых оно играет. При этом из одной человеческой души исторгаются звуки резкие и пронзительные, из другой же – нечто вроде барабанных ударов, доносящихся откуда-то издалека. Иных горе взбадривает, а иных глушит. Одних оно пронзает
Через несколько часов, как он сам потом рассказывал, Марлок, ненадежный страж, проснулся, поднял голову и внимательно прислушался, сам не зная, к чему. Ему тут же все вспомнилось, и он вгляделся во тьму. Что он там высматривал, Марлок и сам не знал. Все его чувства обострились до предела, он затаил дыхание. Казалось, даже кровь прекратила свой бег по жилам, чтобы не нарушить тишину. Он никак не мог понять, что – или кто – нарушило его сон и где оно теперь?
Вдруг стол шатнулся под его ладонями, и в тот же миг он услышал – или это ему почудилось? – легкие осторожные шаги, будто кто-то шел по полу босиком!
Ужас не давал Марлоку ни шевельнуться, ни вскрикнуть. Он ждал, сидя в полной темноте, ждал, как ему показалось, целую вечность, снедаемый таким страхом, который можно пережить лишь для того, чтобы поведать о нем другим смертным. Он был не в силах был произнести имя покойной, никак не мог вытянуть руку и убедиться, что тело по-прежнему лежит на столе – страх запечатал его губы, налил свинцом руки и ноги. Но то, что случилось потом, было еще ужаснее. Кто-то большой и сильный метнулся к столу, так что он едва не опрокинулся. И тут же Марлок ощутил удар, от которого вздрогнули даже стены – на пол упало что-то тяжелое. Потом он услышал яростную возню, сопровождаемую звуками непонятными, но страшными. Марлок вскочил на ноги. Ужас совершенно овладел им. Обшарил стол – там ничего не было!
Порой страх переходит в своего рода сумасшествие, а то, в свою очередь, толкает к действиям. Едва помня себя, движимый лишь своим безумным порывом, Марлок метнулся к стене, ощупью нашел там ружье и наугад выпалил в темноту. Вспышка на мгновение осветила комнату, и он увидел огромную пантеру – та, впившись зубами в горло покойницы, тащила ее к окошку. Потом на Марлока навалились тишина и непроглядная тьма, а когда он очнулся, солнце уже светило вовсю и по всему лесу пели птицы.
Леди с прииска Красная Лошадь
Покойница лежала у окошка, где ее бросил спугнутый выстрелом зверь. Руки и ноги ее были раскинуты, платье сбилось, волосы были всклокочены. Из разорванного горла натекла целая лужа крови – она еще не свернулась. Ленты, которыми Марлок связал ей запястья, были разорваны, а пальцы скрючены, словно в судороге. Зубы мертвой сжимали кусок пантерьего уха.
Коронадо, 20 июня.
Должна признаться, он привлекает меня все больше и больше. И вовсе не потому, что он… Ты, наверное, могла бы подсказать какое-нибудь подходящее определение вместо «красивый». Как-то странно говорить о мужчине, что он красив. Как бы то ни было, он вполне, скажем так, хорош. Видит Бог, я даже тебя не решилась бы оставить с ним наедине, когда он, что называется, в ударе – а он всегда в ударе, – хотя о твоей супружеской верности скоро будут легенды слагать. И манеры его безукоризненны, но дело не только в этом. Ты, конечно, согласишься, что никто еще не разгадал, почему настоящее искусство так сильно действует на нас, но мы-то с тобой, дорогая моя Айрин, не какие-нибудь барышни-дебютантки, которым хорошие манеры могут вскружить голову. Само собой, я вижу насквозь все его уловки, и мне кажется, могла бы ему кое-что присоветовать по этой части. И все-таки его манеры не могут оставить женщину равнодушной. Но меня, как тебе известно, в мужчине больше привлекает его ум. Он самый интересный собеседник из всех, что мне встречались. Порой мне кажется, что он знает все на свете, все читал и все на свете повидал; порой мне даже кажется, что повидал он слишком много. Кроме того, он водит знакомство с людьми, скажем так, более чем интересными. А какой у него голос! Знаешь, Айрин, когда он говорит, мне кажется, что я должна купить билет, как в театре, хотя это он у меня в гостях, а я – у себя дома.
3 июля.
Боюсь, что понаписала тебе в прошлый раз много глупостей по поводу доктора Баррица, вот ты и ответила мне в этаком легкомысленном, даже, пожалуй, непочтительном тоне. Уверяю тебя, дорогая: серьезности да и просто достоинства у него побольше, чем у любого из наших общих знакомых, но это не мешает ему быть веселым, а порой даже игривым. А молодой Райнер – помнишь, его тебе представили в Монтерее? – говорит, что доктор Барриц умеет нравиться не только женщинам, но и мужчинам, повсюду, мол, пользуется уважением. Еще он сказал, будто некоторые страницы жизни доктора покрыты тайной: кажется, он каким-то образом связан с почитателями Блаватской, что угнездились на севере Индии. Подробностей Райнер то ли сам не знает, то ли не хочет никому сообщать. Сдается мне – только ты не смейся! – что доктор Барриц – что-то вроде волшебника. Здорово, правда? Сама ведь знаешь, простая личная тайна не вызывает особого интереса, ведь это не скандал какой-нибудь, но когда дело касается темных материй или потусторонних сил, это уже весьма пикантно. Это вполне объясняет, почему меня так влечет к нему: секрет его обаяния – в черной магии. Правда, дорогая, я буквально вся дрожу, стоит ему взглянуть мне в глаза. Я уже пыталась рассказать тебе, какие у него бездонные глаза, но разве такое передашь словами! Ведь это просто ужасно, если он обладает властью влюблять в себя! Что, если сила последователей Блаватской действует не в одном только Индустане?
16 июля.
Странные дела творятся! Прошлым вечером моя тетушка отправилась на бал – их тут в одном отеле устраивают довольно часто, а я их не переношу – и тут вдруг ко мне является доктор Барриц. Надо сказать, что было уже до неприличия поздно. Я тогда подумала, что он встретился с тетушкой и узнал от нее, что этот вечер я провожу в одиночестве. А я как раз пыталась придумать, как бы похитрее выведать, насколько тесно он связан с индийскими тугами-душителями и прочей тамошней чертовщиной. Но едва он устремил на меня взгляд своих угольно-черных глаз (стыдно признаться, но я его впустила…), как у меня все мысли перепутались. Я вздрогнула, залилась краской… Ах, Айрин, Айрин, я ведь в него влюблена до безумия, ты-то знаешь, каково это.
Подумать только! Это я-то, гадкий утенок с прииска Красная Лошадь, дочка (так все считают) старого Невезучего Джима и его несомненная наследница, у которой на всем белом свете нет никого, кроме старой взбалмошной тетки, которая балует а значит портит, девица, у которой за душой нет ничего, кроме миллиона долларов да мечты о Париже, посмела влюбиться в божество! Мне так стыдно, что я волосы готова рвать… но не свои, конечно.
Он наверняка почувствовал, в каком я состоянии: визит его был более чем краток. Он не сказал мне ничего особенного, а буквально через несколько минут откланялся, сославшись на неотложное дело. Но сегодня я узнала (птичка нащебетала, та самая, что застилает по утрам постель), что от меня он направился к себе и улегся спать. Как прикажешь все это понимать?
17 июля.
Вчера приходил Рейнор, болтун этакий, и такого мне порассказал, что впору с ума сойти. Любит он перемывать людям косточки и не успеет покончить с одним, как сразу же кидается на другого. (Кстати, он живо интересовался тобой, и как мне показалось, без дурных намерений.) Ему, этому Рейнору, наплевать на приличия, он, как и Смерть, не различает праздники и будни. Кстати, Ей бы он был хорошим помощником, если бы слова могли убивать. Но я к нему привязана – ведь и его детство прошло на прииске Красная Лошадь. Там у него было прозвище Болтушка, а у меня – прости за грубое слово – Дерюжка. Уж не знаю, за что меня так окрестили. Может быть из-за того, что передники мои были пошиты из старых мешков, а может, для рифмы с Болтушкой. Мы ведь с ним тогда дружили – не разлей вода. Старатели же, наверное, думали, что мы самой судьбой друг другу назначены – Болтушка и Дерюжка.