Диалог творческого сознания А. А. Фета с Востоком (Фет и Хафиз)
Шрифт:
Представляется интересным рассмотреть достаточно раннее стихотворение Фета «Каждое чувство бывает понятней мне ночью...» (1843).
Пограничное эмоциональное состояние (состояние перед засыпанием) способствует обострению ощущений лирического субъекта («Каждое чувство бывает понятней мне ночью...», «Самые звуки доступней...»), в результате меняется восприятие мира самим сознанием (Все невозможно-возможное, странно-бывалое...»). Последние строчки стихотворения дают понять, что эмоциональный тон стихотворения – своеобразная медитация: «Так между влажно-махровых цветов снотворного маку / Полночь роняет порой тайные сны наяву».
Пограничное состояние обостряет звуковое восприятие мира – «Самые звуки доступней,
А в отдалении колокол вдруг запоет – тихонько
В комнату звуки плывут; я предаюсь им вполне.
Сердце в них находило всегда какую-то влагу,
Точно как будто росой ночи омыты они.
Вместе с тем звуки пробуждают и мысли лирического героя, содержание которых «иное совсем»:
Звук все тот же поет, но с каждым порывом иначе:
То в нем меди тугой более, то серебра.
Странно, что ухо в ту пору, как будто не слушая, слышит;
В мыслях иное совсем, думы – волна за волной...
Звук для лирического «я» Фета – возможность диалога между миром и им, живущим в нем. Благодаря звуку действительность реального мира соотносится с душой. Чувственное восприятие создает мир лирического субъекта Фета, микрокосм с неповторимыми ощущениями, переживаниями. И состоявшийся диалог – свидетельство того, что мир, представляющийся общим для всех, у каждого свой. Так, предикативность мира в воспринимающем сознании лирического субъекта начинает формироваться благодаря звуковому образу («колокол вдруг запоет»), причем звуковое восприятие доминирует над зрительным. Любопытно, что ощущения ритма в музыке («То в нем меди тугой более, то серебра») определяют характер интенции сознания лирического субъекта: он «не слушая, слышит», в то время как думы – «волна за волной». Чувственное восприятие мира, таким образом, создает и мир душевного состояния лирического «я», новый, однократный с неповторимыми переживаниями.
Как всегда в жанре стихотворного произведения, основная смысловая конструкция произведения находится ближе к концу, в последних четырех строках:
А между тем еще глубже сокрытая сила объемлет
Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно.
Так между влажно-махровых цветов снотворного маку
Полночь роняет порой тайные сны наяву.
«Сокрытая сила» – это извечная тайна бытия; в ней, в этой силе, – законы существования макрокосма. Пограничное состояние настроило лирического героя Фета на ощущение этой «тайной силы», которая «объемлет / Лампу, и звуки, и ночь, их сочетавши в одно», объемлет весь макрокосм человеческого «Я», поскольку континуум бытия един («сочетавши в одно»), самодостаточен, абсолютно гармоничен и в самом себе множествен («лампу, и звуки, и ночь»). Вещный мир, природа, человек со своими ощущениями, мыслями – такова корреляция устроения бытия человеческого существования.
В стихотворении «Любо мне в комнате ночью стоять у окошка...» (1847) зрительные образы создают картину гармонии мироздания. Вертикаль взгляда переходит в горизонталь («луна с высоты прямо глядит на меня», «нарисует квадраты лучами»), в этом некая корреляция дальнего с ближним: луны как центра ночного мироздания с земным содержанием «Я» лирического субъекта. Дается зрительная игра с пространством: «...Нарисует квадраты лучами / По полу, комнату всю дымом прозрачным поя...» – передний план обозреваемого; «А за окошком в саду, между листьев сирени и липы...» – дальний план. Лучи луны («золоченые стрелы») определяют характер пейзажного рисунка и дальше («А за окошком в саду <...> зыбким проходит лучом»), в котором доминирует вертикаль взгляда.
Стихотворение завершается восклицанием: «блажен, трижды блажен, о Диана, / Кто всемогущей судьбой в тайны твои посвящен!», семантика которого – приближение
Интерпретация лирических субъектов в этих стихотворениях в их отношениях к миру в его пространственно-временном выражении невольно отсылает нас к работе Артура Шопенгауэра «Мир как воля и представление» (1844) в переводе Фета. Лирика Фета являет собой мир художника как представление о мире. Пространство, время мира художника – в «Я» его лирического субъекта, т.е. они субъективны, зависят, если говорить на языке Шопенгауэра, от «представляющего существа», вместе с тем в творческом сознании Фета очевиден объективный мир, из которого выхватываются какие-то предметы, явления как «отправные точки» в интенции авторского сознания. Конечно, речь не о влиянии Шопенгауэра на Фета, а о том, что сближало их в воззрениях на мир, человека в нем. Фет нашел в нем подтверждение своим собственным поэтическим ощущениям.
Любопытно, что фетовское толкование Шопенгауэра перекликается со многими философскими парадигмами средневекового Востока, с мистицизмом суфизма, учением о мистическом переживании, интуитивном прозрении – с одной стороны, с рационализмом фальсафа, который предполагает опыт, связанный с размышлением, обобщением знаний, логическим доказательством, выводами из эксперимента – с другой.
В фетовском переводе мир как представление состоит «из двух существенных, необходимых и нераздельных половин. Одна из них объект, коего форма – пространство и время и через них – множество». В этой половине – объективно-рациональное постижение мира. Другая же половина – субъект – «не лежит в пространстве и времени; ибо она вполне и нераздельно в каждом представляющем существе...» В этой половине – субъективное, интуитивное постижение мира [5: 3]. Таким образом, корреляция устроения мира, по Шопенгауэру, как его толкует Фет, – это отношения каждого «представляющего существа» и объекта в их пространственных и временных определениях и через них в своей множественности (ср. у Ибн Араби: континуум бытия един, самодостаточен и в самом себе множествен).
По суфийской концепции, творчество предполагает умение «увидеть» образ прежде, чем воплотить его в жизнь. «По существу, – пишет М.Т. Степанянц, – согласно Ибн Араби, воображение служит интеллекту: выполняет посредническую роль, абстрагируя образы, возникающие при чувственном восприятии, прежде чем передать их разуму» [4: 199]. В переводе Шопенгауэра Фетом обнаруживается аналогичная цепочка: «всякое созерцание интеллектуально, следовательно, объект и представление – одно и то же» [5: 13].
Таким образом, через философию Шопенгауэра, перекликающуюся с философией Ибн Араби, можно осмыслить интенцию авторского сознания Фета в «конструировании» образа-концепта, коррелятом которого становится «представляющее существо» с его миром-объектом в его пространственно-временном определении и через них в своей множественности. Рефлектирующий лирический субъект Фета как «представляющее существо» интуитивно обнаруживает в себе феноменальное «Я» – «Я» самой личности, собственную волю. Происходит непосредственное постижение, если говорить на языке Канта, смысла понятия «вещь-в-себе», поскольку человек и есть эта «вещь», он как личность находится внутри «вещи-в-себе», т.е. лирический субъект как «представляющее существо» является коррелятом устроения мира. Об интуитивном пути познания, включающем разные формы интуиции, в том числе и мистическую интуицию, писал русский философ Н.О. Лосский.
Суфийская средневековая философия Востока с его мистицизмом тоже «знала» интуитивные формы работы личности над своим «Я» с целью его совершенствования, приближения к абсолютной Истине, в процессе которого обнаруживается, что, чем больше личность приближается к постижению этой Истины («вещи-в-себе»), тем больше она понимает, что Истина («вещь-в-себе») – само человеческое «Я», его представление о мире. Мир как представление – это феноменологическое понятие, поскольку созданное сознанием и есть мир.