Диалоги
Шрифт:
ФИЛОНУС. Я с удовольствием выслушал твои выводы, мой друг, однако мне кажется, что они ничего не дают для решения вопроса, напротив – отдаляют от него.
ГИЛАС. Почему это?
ФИЛОНУС. Во-первых, иным, чем в предыдущих высказываниях, способом ты старался доказать, что преемственность невозможна при сосуществовании. Затем, чтобы доказать преемственность, ты стремишься признать неоспоримым понятие генетической идентичности. Но ведь это перечеркивает сам принцип действия машины, ибо что мы в результате имеем? Если тиран прикажет своим палачам, чтобы тебе заткнули рот на некоторое время, то ты умрешь. Какой-нибудь ученый, вдохновленный твоей теорией гено-идентичности, добросовестно исследовав труп, придет к выводу, что покойник гено-идентичен Гиласу, что он является продолжением Гиласа, разве что только неживым.
ГИЛАС. Разумеется.
ФИЛОНУС. А теперь палачи отрубают тебе голову, я же при помощи машины создаю копию твоего тела, с головой, как водится. Кто тогда оживет – ты сам или твой двойник?
ГИЛАС. Я сам оживу.
ФИЛОНУС. А если после твоей смерти я создам цельную копию со всеми членами, то это уже будешь не ты?
ГИЛАС. Подожди. Мне пришла на ум совсем другая мысль. Ты до этого говорил о способе вести наблюдение. То есть о методах, которые мы выбираем, чтобы удостовериться, продолжается ли существование некоей вещи или нет. Так вот, это наблюдение должно быть непрерывным, не правда ли? Только такое наблюдение можно считать естественным и пригодным для поисков истины.
ФИЛОНУС. Отнюдь нет. Каждый из нас, вознамерившись отдохнуть после трудового дня, иногда засыпает очень крепко, освобождаясь тем самым от сознания своего существования. Однако, пробуждаясь утром, несмотря на этот ночной перерыв, ты, к примеру, прекрасно понимаешь, что ты – тот самый Гилас, который вечером лег спать.
ГИЛАС. Да, действительно! Ты прав. Послушай, не слишком ли много значения мы придаем ожиданиям человека, который должен умереть? Может быть, проблема исчезнет, если он вообще не будет знать о скорой смерти? Человек ложится отдохнуть, а потом атомную копию, крепко спящую, мы укладываем в постель. Когда она проснется, неужели нельзя будет сказать, что было создано продолжение, что это – тот же самый человек, который вечером лег спать, и что это – сущая правда?
ФИЛОНУС. Досточтимый Гилас, давно не случалось мне услышать от тебя такого обилия высказываний, отражающих искажение мысли. Во-первых, наверняка невольно (мне не хотелось бы думать иначе) ты дал понять, что, если человека убивают во сне или – говоря в более общем смысле – в таком состоянии, когда он ничего не знает о грозящем ему убийстве, то таким образом ему причиняется меньший вред, чем если бы он осознавал свою близкую кончину. Эту проблему, как относящуюся к этике, я обойду молчанием. Во-вторых, я начинаю подозревать, что ты руководствуешься совершенно неразумными метафизическими опасениями. Так, непонятно почему, тебе представляется, что когда после смерти человека создается его копия, нужно, чтобы эта копия была как можно ближе к тому месту, где человек перестал существовать. В твоем примере укладывание в одну и ту же кровать и сон должны создавать как бы наилучшие условия для удачной «пересадки» личностного «я» из одного тела в другое, из того, которое существовать перестало, в то, которое существовать начинает. Это – проявление иррациональной веры в то, что «я» есть некая монолитная сущность, нераздельная, ни к чему не сводимая, и это «я» должно быть перенесено из одного тела в другое, что является изложением чистейшей метафизики, какую только я могу себе вообразить. Но речь ведь идет не о том, чтобы видимость, сформированная внешними обстоятельствами, соответствовала нашим наивным верованиям, как, например, близость умершего и его копии, состояние беспамятства (полагаю, ты думал о несчастном случае на операционном столе и хотел подогнать ситуацию именно под это), а о том, чтобы логическим путем прийти к заключению, которое справедливо при всех обстоятельствах, в каких только воскрешение из атомов можно себе представить. Хороша была бы теория гравитации, справедливая
ГИЛАС. По существу, поскольку в обоих случаях – моем и твоем – нет принципиальной разницы в том, что касается сути воссоздания, следует заключить, что копия является продолжением.
ФИЛОНУС. Да? А если выяснится, что информация была ложная и тот, кто отправился в путешествие, вернется живой – что тогда?
ГИЛАС. Тогда, разумеется, окажется, что семья была введена в заблуждение, и что человек, созданный машиной, всего лишь имитация, копия, что он является двойником.
ФИЛОНУС. Так от чего же зависит подлинность преемственности? От того, что известие о смерти верно?
ГИЛАС. Да.
ФИЛОНУС. И какая связь между прибывшей со звезд информацией и структурой человека, который выходит из машины, созданный в ней из атомов? Между этой информацией и его мыслями, всей его личностью? Никакой. Верно ведь?
ГИЛАС. Действительно, никакой.
ФИЛОНУС. Ну а каким же образом то, что никоим образом не связано с личностью и индивидуальными особенностями человека, может иметь решающее влияние на то, является ли он тем самым, который отправился к звездам, или же он всего лишь такой же, то есть абсолютно чужой, существующий одновременно с первым двойник?
ГИЛАС. Не знаю, честное слово. Разреши, друг, я попробую по-иному подступиться к этой проблеме. Когда ты создашь копию после смерти человека, то ты можешь назвать ее продолжением, можешь не называть, однако же спорность обнаруживается только на словах, поскольку человек продолжает свое существование, он живет. С одинаковым успехом можно было бы препираться о том, существую ли сегодня «я вчерашний» или же «меня вчерашнего» сегодня уже не существует. Подобно тому, как невозможно передать в словах эту проблему, так же нерешаем вопрос, является ли копия «тем самым человеком» или же только «таким же». Разница несущественна, потому что она не меняет реального факта, актуального состояния. Таким образом, альтернатива здесь не более чем видимость.
ФИЛОНУС. Альтернатива – это видимость? Вообще она не существует? Как же так? Ведь один из двух вариантов развития событий должен иметь место: или через пятнадцать минут ты погибнешь от руки тирана и пустота поглотит тебя на веки, созданная же копия будет как бы близнецом, поразительно на тебя похожим, который всем заменит потерю полностью и совершенно, и только ты один существовать уже никогда не будешь, – или же благодаря машине ты сам глаза откроешь и желанный зефир в легкие вдохнешь. Разве есть иной, третий вариант?
ГИЛАС. Не знаю. Может быть, есть. Позволь, я буду размышлять вслух. Пока человек живет, его продолжение невозможно. Ты согласен?
ФИЛОНУС. Вне его – невозможно. Согласен.
ГИЛАС. Когда он перестанет существовать, его продолжение становится возможным – для всего мира. Это точно. Но для него?.. Полагаю, здесь происходит искажение грамматики, потому что, спрашивая, возможно ли «для него» продолжение, мы говорим об умершем, а умерший – это тот, кого нет, кто не существует в такой степени, как если бы вообще никогда не существовал – ведь умерли его чувства, его сознание, память и так далее. И в таком случае имеет место непозволительная эксплуатация синтаксиса.
ФИЛОНУС. Ну ты хорош! Синтаксис у тебя виноват. Я-то вовсе не с мертвецом дискутирую, а с тобой за несколько минут до того, как ты превратишься в мертвеца. Подожди. Перед этим ты упомянул, что невозможно объяснить словами, существуешь ли сегодня «ты вчерашний» или же «тебя вчерашнего» уже нет. А я не вижу никакой трудности в решении этой проблемы. Если я тебя спрошу, где лежит твоя вчерашняя одежда, то ты сразу поймешь, что я имею в виду одежду, которую ты носил вчера, так?
ГИЛАС. Так.