Диана де Пуатье
Шрифт:
Четырнадцатого сентября Карл Пятый отдал приказ об отступлении, ознаменовавшем крушение его планов. Девять дней спустя он покинул Прованс, в земле которого осталась лежать половина его войска. Безусловно, его потери были бы еще больше, если бы французы атаковали его, покинув лагерь при Авиньоне. Ему повезло, так как принятие быстрых решений было несвойственно Монморанси, к тому же главный распорядитель не хотел потворствовать успеху действий, противных его политическим взглядам. Сам Карл Пятый с издевкой упомянул об этом в письме своей сестре.
Для Цезаря это было не меньшим ударом, но Франция была спасена. Ни нанесенный разрушениями ущерб, который оценивался в три миллиона золотых экю, ни Прованс, лежащий в руинах, ни возмутительное бездействие в конце кампании не помешали стране превозносить победителя. Монморанси смог сполна насладиться своей славой. Поэты и хронисты воспевали его гений, герцогиня Феррарская поставила его в один ряд с величайшими полководцами всех времен и народов, епископ Бордосский написал ему:
«Все настолько довольны Вами и рады за Вас, что больше уже было бы невозможно».
Действительно ли несчастный, истерзанный войной народ испытывал такие чувства? Это было на самом деле так — настолько велик был ужас, испытываемый людьми перед войском императора. Король убедился в этом, проехав по принесенной в жертву провинции. «Во всех этих землях, — сказал Мартен дю Белле, — ему становилось понятно, что тот, кто искал мира, лучше умел вести войну, чем те, кто повсюду говорят о ней».
Расставшись с главным распорядителем, дофин стал относиться к нему с еще большим восхищением, ведь отныне он считал себя его учеником. «Будьте уверены, — написал он ему, — что бы ни произошло, я остаюсь и, пока я жив, всегда буду оставаться Вашим другом». Нужно было держать слово.
Как это всегда бывает в такое время года и при такой усталости воителей, воцарилось нечто вроде перемирия. Жизнь двора возобновилась, наполненная переживаниями, которые были вызваны смертью дофина Франциска и возвращением Монморанси.
Затишье, извечный предвестник бури, продлилось недолго. Дофин и новый герцог Орлеанский, королева Маргарита и госпожа д'Этамп, а также верные им люди склонились перед авторитетом Монморанси и подтолкнули несчастного адмирала к краю бездны.
Впрочем, одной жертвы было недостаточно. Екатерина Медичи поняла, что вскоре может подойти и ее очередь. Ее превращение в герцогиню Орлеанскую было воспринято не без возмущения. Какие же эмоции должна была вызывать мысль о том, что однажды она вступит на трон? Только рождение сына могло помочь ей избежать дальнейших невзгод. Но за два года замужества банкирша так и не забеременела! В действительности существовало мнение о том, что недуг Генриха (он страдал от гипоспадиаза), вероятно, является причиной сложившейся ситуации.
Екатерина пользовалась этой неопределенностью, но то, что было ей на руку, одновременно являлось причиной ее несчастья: ни ее муж, ни главный распорядитель не хотели развода, так как не брали ее в расчет: оба они представляли на ее месте какую-нибудь другую женщину.
Флорентийка, пользуясь случаем, угождала и расточала любезности могущественному министру, так между ними возникло подобие дружбы. Хитрый придворный, скрывающийся под грозным обликом опустошителя Прованса, прекрасно понимал, что у этой слишком приятной, слишком смешливой, чрезмерно начитанной юной особы нет никаких шансов завлечь Генриха, ее полную противоположность. По природе своей он стремился подчиняться женщине, а темперамент заставлял его искать любви, не имеющей никакого отношения к платоническому рыцарству.
По представлениям этой эпохи, решением этой проблемы должен был заняться фаворит принца. Этому фавориту, наставнику, то есть Монморанси, ничего не оставалось, как доверить это дело своей верной подруге, той, что могла бы обеспечить их дальнейшее могущество.
Была ли Диана готова, несмотря на огромную разницу в возрасте, стать любовницей своего Амадиса? Для ее характера больше подходила та роль, что она играла для второго сына короля, роль Эгерии, чье влияние постоянно поддерживалось и оплачивалось короной. Но когда герцог Орлеанский превратился в дофина, все изменилось. Будущий король стоил того, чтобы богиня спустилась из эмпирея, чтобы статуя ожила.
В то же время подобное возвышение таило в себе огромную опасность. Образцовая вдова, став в тридцать семь лет любовницей семнадцатилетнего юнца, рисковала стать мишенью для ярости завистников, подвергнуться граду шуток, насмешек, и, вероятно, унижению быть однажды покинутой. А каким позором для Дианы, происходящей из рода Пуатье, было сожительство с принцем, женатым на женщине более низкого происхождения, чем она сама!
Хотелось бы думать, что страсть молодого человека, его мольбы, его клятвы, его исступление смогли преодолеть такое количество препятствий; что Диана, сдавшись перед этим пламенным натиском, стала думать лишь о том, как сделать счастливым этого прекрасного растерянного атлета. Из ее писем Генриху, увы! нельзя извлечь абсолютно ничего, такова была воля этой сверхосторожной женщины. Поэтому ничто нам не мешает воображать себе трогательную историю. Но у нас есть множество причин для того, чтобы подвергнуть ее сомнению.
Волшебный пророческий дар Мишле не раз позволил ему правдиво рассказать о том, что впоследствии нашло подтверждение в документах, не известных в его время. 69 За неимением лучшего гида доверимся фантазеру и отправимся вслед за ним в Экуанский замок, одну из любимых резиденций Монморанси. В нем на всеобщее обозрение выставлялись роскошь, гуманистические взгляды и тайные интересы этого Януса, один лик которого выражал неумолимую суровость древних лет, а другой — блестящую, разнузданную развращенность этого века. Замок, достойный самого государя, Экуан изобиловал предметами искусства, различными породами мрамора, барельефами. Особой известностью пользовались витражи, те самые эротические витражи, «шокирующие и бесстыдные настолько, что заставили бы покраснеть Рабле».
69
Его догадки об отношениях Екатерины и Дианы абсолютно совпадают с рассказами послов Альваротти и Корреграни, с которыми он не был знаком.
Совершенно естественно, что главный распорядитель пригласил дофина и графиню де Брезе в этот проникнутый сладострастием дом, известный при дворе. И нет ничего удивительного в том, что юноша потерял голову, глядя на оконные витражи, на которых Амур осыпал Психею откровенными ласками.
К счастью, Диана забыла уничтожить прелестные стишки, которые она сочинила, дабы напомнить об этой сцене своему любовнику. Ни для кого не стало сюрпризом то, что она уступила принцу, но, по крайней мере, из этого стихотворения становится ясно, насколько обходителен он был с ней.