Диана, Купидон и Командор
Шрифт:
Диана не знала, принимать это за упрек или за комплимент, поэтому на всякий случай продолжала молчать.
– Что ж, если я хочу знать, что еще вбила себе в голову Астрид и чего она от меня хочет, то волей-неволей мне придется-таки прочесть это письмо.
Фыркая от недовольства, старик водрузил на нос очки, разорвал конверт и начал читать.
Диана смущенно ждала, всем сердцем надеясь, что мама не написала ему ничего оскорбительного, ничего такого, что могло разозлить этого раздражительного старика. Мысленно она горячо молила Бога, всех святых и своего ангела-хранителя о том, чтобы ее миссия удалась. Иначе весь этот стыд и унижения останутся просто насмешкой.
Закончив читать, Командор презрительно воскликнул:
– Что за нахалка!
И на глазах у изумленной внучки разорвал письмо на тысячи клочков и бросил в мусорную корзину.
Этого Диана не ожидала. Злясь сама на себя (потому что ни за что на свете она не хотела показаться перед ним плаксой), она почувствовала, как глаза ее наполняются слезами.
– Закрой-ка кран! – резко прикрикнул на нее старик. – Меня этим не размочишь! Я видал на моей сцене актрис куда лучше тебя!
Диана с силой шмыгнула носом. Как обычно, она вышла из дома без носового платка.
– Я вообще не хотела сюда идти! – заявила она, пытаясь спасти хоть последнюю каплю собственного достоинства.
Не поднимаясь с места, старик пододвинул свой стул и оказался прямо перед ней, так близко, что колени их почти соприкасались. Диана могла четко разглядеть его тяжелые морщинистые веки, носовые поры, пучки седых волос, торчащие из ушей, натянутый до предела жилет на толстом животе, пуговицы, готовые вот-вот оторваться. Могла почувствовать его горячее дыхание, чуть горьковатое от табака.
Неизвестно почему, может, из книг и фильмов, до сих пор Диана всегда представляла себе стариков как очень слабых и очень добрых людей. Но дед Серра, наоборот, казался ей и необыкновенно сильным, и необыкновенно агрессивным стариком.
– Теперь поговорим о нас, мадемуазель Диана Серра. Ну-ка, смотри мне в глаза! И высморкайся!
Приказ был отдан таким повелительным тоном, что Диана порылась в кармане и вытащила из него розовый бант, который незадолго до этого сняла с волос. Но бант оказался таким скользким, что она, сгорая от стыда, лишь перепачкала себе все пальцы.
– Ты очень изменилась с тех пор, как я видел тебя в последний раз, – несколько более миролюбиво проговорил старик. – Ты меня помнишь?
Диана отрицательно помотала головой. Она не хотела признаться, что, когда всмотрелась ему в лицо и услышала его громовой голос, из глубины ее памяти начали вдруг всплывать различные образы: ее щека, прижавшаяся к шершавому пальто деда на похоронах папы; прогулка на лодке, когда она сидела у него на коленях и он давал ей подержать штурвал; как она упала с лестницы в большом, похожем на старинный замок, доме, и кровь, и боль от дезинфицирующего средства, и голос деда, который успокаивал ее: «Ничего, это всего лишь царапина, вот сейчас я наклею тебе пластырь, и все пройдет».
Но несмотря на это она лишь снова молча помотала головой. Ведь Командор наверняка решил бы, что она лишь подлизывается к нему, чтобы разжалобить, а этого Диана не могла допустить ни за что на свете.
От напряжения у нее ужасно заболела голова. Она устала и хотела лишь вернуться к себе в комнату, в гостиницу, хоть и предполагала, что встреча с мамой не обещает ей ничего хорошего.
Словно прочитав ее мысли, старик отодвинул стул и поднялся.
– Послушай-ка меня хорошенько, Диана Серра, – начал он, меряя кабинет широкими шагами, – а то я и так уже потерял кучу времени на эти глупости. Запомни все, что я тебе скажу, и передай до последнего слова твоей матери, раз уж она выбрала тебя в качестве посла.
Глава девятая,
в которой Тереза получает второе письмо
Серрата, отель «Лолли»
3 СЕНТЯБРЯ, 7 часов вечера
Дорогая Тереза,
чтобы написать тебе, мне пришлось выбраться на балкон нашей комнаты. Хорошо, что здесь хоть есть маленький железный столик – потому что мама в номере так рыдает, что у меня звенит в голове.
Когда я передала ей ответ Командора, я знала, что она не обрадуется. Но я даже представить себе не могла, что она расстроится даже еще больше, чем когда пришло письмо от Манфреди из Германии, бросится на кровать и начнет бить кулаками в подушки, крича во весь голос: «Никогда! Он не может этого требовать! Я никогда на это не пойду!»
Еще она кричала, что Командор хуже дьявола, что все эти годы он, как паук в своей сети, лишь поджидал удобного момента, чтобы отомстить ей. И что она скорее умрет, чем примет его предложение.
И слава богу. Я бы этого не пережила, и Дзелия тоже.
Представляешь, что потребовал от нее этот старый скряга? Чтобы мы оставили Лоссай и переехали жить сюда, в Серрату, в его дом.
Мама сказала мне, что в своем письме она сделал ему очень разумное предложение. Она подсчитала наши минимальные затраты, если мы снимем другую квартиру, немного меньше и скромнее, чем та, где живем сейчас, уволим Аурелию и оставим лишь Галинучу. И предложила ему посылать нам каждый месяц деньги, или, если он захочет, давать их сразу на весь год, обещая ему, что она позаботится, чтобы нам их хватило, и что больше мы не будем его беспокоить.
Но он разорвал письмо и расхохотался, только не весело, а злобно, знаешь, как это бывает в кино, говоря при этом, что он ее предупреждал (в смысле маму), когда она выходила замуж за Манфреди. Он сказал ей, помнишь, я тебе писала в прошлом письме: «Когда ты окажешься в беде, не приходи ко мне плакать и просить о помощи! Я не дам тебе ни гроша!»
И еще он говорил о ней ужасные вещи. Что она «проклятая ханжа» (я точно не знаю, что такое «ханжа», но уверена, что это оскорбление), что она вышла замуж за папу лишь из-за денег. Аурелия тоже это говорила, но я им не верю. Иначе зачем же ей было так убиваться после его смерти, что она даже не хотела видеть маленькую Дзелию в колыбели?
Дед дошел до того, что сказал, будто мама лентяйка, потому что она и не подумала искать себе работу, и что она просто авантюристка. Тут уж я не удержалась: «Это значит, что вы никогда не ходите в кино, – сказала я ему. – Авантюристы совсем другие». Тогда он снова расхохотался и ответил, что в кино он ходит чуть ли не каждый день, ведь все кинотеатры в Серрате его. И что я тоже смогу ходить в кино, когда захочу, потому что он велит билетершам пропускать меня без билета.
Я его сначала не поняла, потому что он пока еще не говорил о том, что потребует у мамы переехать сюда, в Серрату, и подумала, не может же он отдавать приказы билетершам из другого города.
Тогда он объяснил мне свои намерения. Он сказал, что не имеет ни малейшего желания содержать нас всю жизнь в Лоссае, где мама сможет тратить его деньги как угодно, еще и потому, что уверен, что как только ей представится возможность, мама или снова пошлет деньги Манфреди, или позволит профинькать их какому-нибудь другому мошеннику. То есть не именно «профинькать все за раз», а потихоньку красть, это тоже всегда повторяла Аурелия.
Командор говорит, что единственно разумная вещь – это переехать жить к нему, поскольку дом у него большой (помнишь, та псевдосредневековая вилла дурного вкуса?). И что он будет оплачивать все наши расходы: на одежду, учебники и на все остальное, включая и мамины траты. Но что в руки ей он не даст ни копейки, и это будет ей уроком. Пусть она каждый раз унижается, когда ей что-то нужно, даже купить пару чулок, потому что до сих пор она показала себя никудышней управительницей.
А когда я ответила ему, что мама никогда на это не согласится, знаешь, что он ответил? Это ужасно, Тереза, я сама не сразу поверила… Такое мне даже в голову не могло прийти. Он сказал, что мама может поступать, как хочет, она не обязана соглашаться на его условия, она даже может отправляться к своему Манфреди, если хочет (это уж совсем подло с его стороны, я ведь объяснила, что мы не знаем, где он), но что мы обе, Дзелия и я, носим фамилию Серра, а не Мартинец, и что мы должны остаться с ним, с мамой или без нее. Ты только представляешь? Он говорит, что защитить нас от маминого безумия его долг и что он не позволит ей втянуть нас в какие-то новые авантюры. Да какие там авантюры, ведь мы всегда жили в Лоссае и жизнь у нас была скучнее некуда?
Еще он сказал, что теперь будет нашим опекуном и что если мама с этим не согласна, то он обратится в трибунал. Тут уж я совсем ничего не понимаю, ведь мама тоже говорила, что обратится в суд, чтобы заставить его дать нам денег. Так кто же из них прав?
Нет, ты только подумай, если мама вдруг и впрямь согласится оставить нас здесь? Одни, с этим грубым и невоспитанным скрягой, который наверняка будет одевать нас в обноски и держать впроголодь… Единственная положительная вещь – я смогла бы ходить бесплатно в кино. Хотя кто знает, может, это он и наврал, чтобы перетянуть меня на свою сторону.
В общем, в заключение он сказал: «Передай своей матери, что мое предложение не подразумевает споров или изменений. Я принял решение, и оно неизменно. Или она соглашается, или нет».
Я уверена, что мама не согласится. Сейчас пойду, спрошу у нее, когда же мы спустимся в ресторан на ужин, у меня уже в животе бурчит от голода.
Наверное, завтра утром мы вернемся в Лоссай. Если вдруг нам придется задержаться еще в Серрате, то я обязательно напишу тебе и расскажу, что еще произошло. А пока держи за меня кулаки и молись.
Крепко обнимаю тебя, твоя
Глава десятая,
в которой дела у Дианы идут еще хуже
Серрата, отель «Лолли»
6 СЕНТЯБРЯ, 10 часов ночи
Дорогая Тереза,
я в полном отчаянии. Может, мы никогда больше не увидимся. Может, тебе останется лишь ждать, пока я умру и явлюсь тебе во сне, как мы друг другу пообещали.
Произошло ужасное: мама приняла предложение. Правда, не сразу. Сначала она плакала два дня подряд и, наверное, миллион раз звонила по телефону. Но все ее подруги, и братья, и адвокат в один голос повторяли, что у нее нет другого выхода, что она, прежде всего прочего, должна думать о моем и Дзелином будущем и что для нее это тоже наилучший выход и все такое, пока полностью ее не убедили.
Командор желает, чтобы мы переехали как можно быстрее. Знаешь, что он предложил? Чтобы мама одна вернулась в Лоссай за Дзелией и за вещами, а я, коли я уже здесь, так сразу к нему и перееду. Но я не хочу оставаться с ним одна, я так ему и сказала, и он даже обиделся: «Что я, съем тебя, что ли?»
Это и впрямь злой человек. Как он может требовать, чтобы я оставила моих подруг, мой дом, дом, где всегда жила, даже не попрощавшись?
К тому же я уверена, что без меня мама повыбрасывает все мои книги и альбомы с наклейками под предлогом, что они слишком много весят. А Аурелия? Ее придется уволить, и я хочу попрощаться с ней перед тем, как она вернется к себе в деревню или найдет другое место. А вот Галинучу мы можем оставить. Ты только не думай, что Командор разжалобился и не пожелал оторвать Дзелию от ее няни. Он далеко не такой сентиментальный, говорит мама. Просто все его служанки, узнав, что в дом приедут жить еще три человека, стали возмущаться, будто работы у них прибавится и что они не привыкли обращаться с малыми детьми, и пригрозили все уволиться. Особенно самая пожилая, которая работает у них еще с тех времен, когда была жива бабушка, и я должна ее помнить, только я не помню. Знаю лишь, что ее зовут Форика.
Мама говорит, что эта Форика привыкла командовать в доме и что дед позволяет ей все делать по-своему.
Вот и на этот раз он ей уступил и послал к маме сказать, что мы может привезти с собой няню, которой будет платить он, как и за все остальное. Я очень надеюсь, что Галинуча согласится, не то для Дзелии это будет настоящая трагедия.
Бедная Дзелия! Я хоть жила здесь, когда была маленькой, а она, когда мы переехали в Лоссай, была двухлетней малышкой! Наверное, она будет страшно бояться Командора с его громовым голосом и грубыми манерами.
Я никак не могу привыкнуть к мысли, что буду здесь жить. Ты только представляешь, Тереза? Через несколько дней начнется учебный год, и мне придется идти в школу здесь, в Серрате, и я не увижу больше моих одноклассниц и учителей, кто знает, в какой класс я попаду, а они уже все друг друга знают и будут дразнить меня из-за кос и называть очкариком, я уверена.
Но самое невыносимое это то, что я не увижу больше тебя, что мы больше не сможем кататься на коньках на площади Гарибальди или болтать в нашем убежище на чердаке… и что у нас дома, на улице Мазини, будут жить чужие люди, и какая-то мерзкая девчонка будет спать в моей комнате и выглядывать из моего окна, и звать тебя играть, как это делала я…
Тереза, поклянись, что ты не станешь с ней дружить и останешься верна мне. Помни, мы связаны кровной клятвой.
7 СЕНТЯБРЯ, 11 часов утра.
Видишь эти пятна, Тереза? Вчера я столько плакала, что заснула прямо за столом, не закончив письма, и маме пришлось отнести меня в кровать на руках. И сегодня утром лицо у меня было все опухшее и глаза красные, как помидоры, и знаешь, что случилось? В восемь, когда мы завтракали, к нам зашел Командор договориться с мамой о последних деталях насчет переезда и когда увидел меня, то воскликнул: «Мама мия, надеюсь, ты не собираешься распускать нюни у меня дома! Тогда уж лучше возвращайся в Лоссай и попрощайся с кем хочешь, чем рыдать, как испорченный фонтан. У тебя еще будет время привыкнуть к новому месту».
Так что через два часа я тоже сажусь с мамой в поезд и возвращаюсь домой! Я даже не отправлю это письмо – просто возьму его с собой в кармане и сегодня ночью суну тебе под дверь по дороге наверх. И завтра утром, еще до нашей встречи, ты уже будешь знать все, что произошло.
До наискорейшего свидания, твоя
Часть вторая
Глава первая,
в которой Диана, обливаясь слезами, прощается с прошлым
Командор дал маме пять дней и ни днем больше, чтобы собрать вещи и организовать переезд. Да и о каком переезде мог идти разговор, вся мебель оставалась здесь, кроме колыбели Дианы и, после нее, Дзелии, которая теперь служила подставкой для цветов в гостиной. Колыбель была старинной, она принадлежала семье Мартинец вот уже несколько поколений, и мама ни за что не желала с ней расставаться (несмотря на то что теперь, когда Манфреди уже не было, представлялось маловероятным, что у нее может родиться еще один ребенок), так же, как не пожелала расстаться со своим фортепьяно.