Die Kante und das Kind
Шрифт:
– Бляяяяяяять какой же ты неуклюжий хуесос, сукааа… – злясь, протянула она.
Гигант хотел было что-то возразить, но его сознание уже на 81%, выпало из этого мира.
3
– ААААААААА!!!
– Тихо, блять! – прикрикнула она, – Прольёшь эту хуйню на кровать, и будешь на полу спать.
Гигант попытался приоткрыть глаза, но снова почувствовав жгучую боль, бросил эту затею. Он почти успел потеряться в догадках, что заливает его глаза, – мышиные кишки, кровь вперемешку с перекисью или слёзы, – но она выдернула его из бессмысленного рассуждения и оценки последствий, своего неосторожного любопытства.
– Надо было тебе встать и забраться ко мне… я ведь тебя не звала! – злостно недоумевала она.
– Ты крикнула… я подумал, что что-то случилось. – жалобным басом, оборонялся Гигант.
– Случилось. В уголке библиофила были сгнившие переплёты Бальзака и мышиное гнездо. Эти мелкие ублюдки наверняка поумнели, пожиная плоды трудов этого француза, потому что мозги у них разлетались как куча говна, в которую бросили мощную петарду.
Гигант разразился утробным смехом. Он хотел выпустить его, но непонятная боль в глотке, мешала это сделать. Из-за чего, он издавал звук, похожий на попытку завести бензопилу.
– Можешь сам проверить. Часть мозгов осталась у тебя в волосах. – уже более снисходительно, но не менее язвительно, сказала она.
Гигант дёрнулся.
– Не ссы… Только на лобной части. Может и залили собой какое-то пространство… – она чуть не уронила ёмкость с перекисью, – …блять… какое-то пространство головы, но это смываемо.
Гигант выдохнул. Он почти расслабился, когда она нажала на место удара.
Он тихо застонал.
– Ты самое везучее существо на этой ёбанной планете. Получить с ноги в переносицу и лбом выломать дверную ручку… с куском двери блять…
– Я её сломал? – испуганно, давя стон, спросил он.
– Видимо, ты давно в зеркало не смотрелся… что занимательно, перелома вроде нет, просто пробил кожу. Повезло тебе, иначе лишился бы моего соседства, пойдя к врачу.
Гигант хотел спросить, но вспомнил, что «…она не жалует врачей, после Ольсберга…».
– Ручку чинить не стоит, нет смысла. Всё равно я планировала подпереть дверь, чтобы читать и слышать, что ты ещё вздумаешь сломать в этом доме.
– Я же не специально… – оправдывался мамонтёнок.
– Специально, не специально. Ты здесь как слон в посудной лавке. Тебя только в амбаре содержать.
Мамонтёнок почувствовал комок в горле. Носоглотку сдавило… Он почти заплакал.
– Почему ты так со мной разговариваешь?.. – чуть ли не скуля, спросил мамонтёнок.
– Потому что ты этого заслуживаешь. Когда настанет время, я скажу в чём ты провинился и тогда ты ещё будешь меня благодарить… – она отвернулась и нервно выдохнула, – сука… что я была с тобой такой мягкой.
…Гигант заплакал. Он пытался, но не мог понять, почему он так хорошо относится к ней, а она его даже не воспринимает.
– Я долго был в отключке? – спросил он, слипающимися от слёз губами, каким-то образом сохранив ровность голоса.
– Если бы твою отключку измеряли концертами грайндкор-групп, ты бы проспал четыре феста.
Глаза Гиганта округлились, насколько это было возможно под марлей.
– Я пропустил альбом после Си-Ди-Уан?.. – уже без надежды, спросил он.
– Ты и Хаосферу проспал. Можешь посчитать, пока, сколько часов ты давился пустотой… а я, пока, доделаю начатое в библиотеке.
Она встала с кровати, забрав перекись, ватные диски и марлю.
У входа в спальню она развернулась и спросила:
– Ты в Бога, – она подняла глаза к потолку, слегка ухмыляясь, – веришь, Мамона?..
– Вв-ввверю. – со странным для себя страхом, ответил Гигант.
Она хмыкнула.
– Тогда послушай. Ради всего святого что у тебя есть и ради господа твоего Иисуса Христа, не уничтожь здесь, – она обвела пальцем комнату и остальную часть дома, – ещё что-нибудь, пока я буду занята. Ты можешь приготовить поесть или заказать еду, когда сможешь ходить, не собирая углы… ты меня понял?
Мамона кивнул.
– Надеюсь. Всё, ciao!
Она махнула рукой и пошла в ванную.
Гигант посмотрел в окно, продолжая плакать. Слёзы обжигающими ручьями текли по вискам, затекая в уши и встречаясь на затылке…
На улице шёл дождь. Сверкала молния. Гром, кажется, гремел прямо над домом, но высоко-высоко…
4
На улице уже давно наступила ночь. Он так и не встал. Он хотел включить ночник, но не хотел нарушать состояние, достигнутое им, при положении лёжа и смотря в потолок, изредка в окно.
Она варила уже шестую кружку кофе. Крепкого, растворимого кофе. Вроде, она заваривала пять глубоких чайных ложек… «…и как она способна пить настолько крепкий напиток такими дозами…».
Мамона прислушался.
Из гостиной, тихо, наверное, на 25% громкости, играла «Rundgang um die transzendentale Saule der Singularitat». Любимая композиция Гиганта, которая выручала в трудные моменты, не поддающиеся хоть какому-нибудь исправлению даже руке Вагнера или Бетховена.
«Этот эмбиент… среди собратьев из дисторшна… а что играло до этого?». Мамона слышал в начале предыдущей композиции пронзительный, нарастающий писк.
«Должно быть это была Unsuccessfully Coping with the Natural Beauty of Infidelity. Да, вероятнее всего… а у неё хороший вкус» – думал про себя Мамона, ощущая, как нагревается его голова, а по спине, свернувшись в каштаны, катаются три десятка маленьких ежей.
Ему почему-то становилось стыдно, когда он думал о ней в оценивающем тоне. Он заключил, где-то 15 дней назад, что она либо заслуживает исключительно положительной оценки, либо не заслуживает её вообще… от такого, как он.