Дикарь

Чарская Лидия Алексеевна

В крошечной польской деревушке, состоящей из двух десятков халуп, окруженной с трех сторон леском, а болотом с четвертой стороны, укрывается маленький передовой казачий отряд, наблюдающий за передвижением передовых частей неприятеля. Уже несколько дней стоят они здесь, дожидаясь приказания начальства двинуться вперед, но приказание почему-то замедляется.

Крестьяне, обыватели здешней деревушки, поговаривают о том, что местность кишмя-кишит германскими разведчиками и что маленький казачий отряд отрезан от своей части.

Сотнику Мануиленко

уже несколько раз доносили об этом, но он бессилен предпринять что-либо до получения приказания от своего начальства. Посылать же за ним кого-либо из своих казаков он не решался. Все люди были наперечет. Да и послать кого-либо значило бы обречь человека на верную гибель. Но и ждать больше невозможно. Не говоря уже о том, что на исходе съестные припасы для людей — и фураж тоже кончается. Весь овес давно вышел, а сена остается только на день. Крестьяне рады бы помочь казакам, да сами ничего не имеют.

Казаки совсем приуныли. А Влас, Данилыч Мануиленко, еще не старый, с чуть седеющими усами и орлиным носом офицер, курил трубку за трубкой, шагая по крошечной халупе, которую занимал.

С другой половине халупы ютилась сами хозяева вместе с единственным их достоянием — поросенком, которого ежедневно собирались зарезать для отряда. Этот беспокойный жилец, предчувствовавший, очевидно, свой близкий конец, наполнял все углы маленького помещения своим хрюканьем и визгом. Ему вторил крик новорожденного ребенка в люльке, жалобные причитания молодицы, только что проводившей на войну своего Яся, да бормотанье старого деда-свекра, день и ночь ругательски ругавшего германцев — виновников войны.

Такая обстановка, в связи с гнетущими обстоятельствами, не могла содействовать хорошему расположению духа сотника Мануиленко.

А за окнами непрерывно шел дождь; низко свешивались свинцовые тучи и зловеще насвистывал ветер.

В халупе, несмотря на раннее утреннее время, зажгли огонь. Но от него не радостнее стало на душе сотника. Здесь, оторванный от всего мира, он не знал, что делается на русских позициях.

Неожиданно голоса за дверью привлекли его внимание.

— Проводи меня к сотнику, а там уже столкуемся, — убеждали незнакомцы.

— Что там такое? Впусти, Охрименко! — крикнул Влас Данилыч, открывая дверь. И тут же отступил назад, пропуская в горницу двух юношей. Оба они были в кожаных куртках, в высоких сапогах и в солдатских фуражках, хотя без кокард. Небольшая сумка болталась за спиною у каждого.

Сотник Мануиленко окинул взором обоих юношей.

— Кто вы и зачем пришли? — обратился он к ним.

Марк Великолепный шагнул вперед, в то время, как Дима остался у порога, продолжая своим взглядом исподлобья оглядывать сотника.

— Мы члены «Зоркой Дружины», попросту, русские юные разведчики и пришли вам

сказать, господин сотник, что немцы уже близко, всего в четырех верстах отсюда… Вам необходимо выехать с вашей сотней из этой деревеньки, так как втрое, а может быть и более многочисленный враг явится сюда завтра с рассветом и окружит селение.

Влас Данилыч нахмурился и усиленно затянулся трубкой.

— Откуда вы все это знаете?

— Мы пробрались к самым неприятельским позициям, и нам удалось услышать, как один немецкий улан говорил другому о том, что им приказано завтра с рассветом занять эту деревню.

— Благодарю за сообщение. Впрочем, я не знаю, что такое «Зоркая Дружина». С чьего разрешения она существует? Но пусть это нечто хорошее, полезное; однако, вы говорите о целой дружине, а я вижу — вас только двое. Где же остальные?

— Они на дворе, вот… — указал Марк рукой на маленькое оконце.

Офицер взглянул по указанному направлению и проворчал:

— Кто вас там знает! Много нынче вас, юнцов-охотников, развелось. Но я вам верю, да… вполне…

— Господин офицер, — горячо заговорил в ответ на это молчавший до сих пор Дима. — Мы не первый день стараемся приносить пользу русской армии. Мы являлись в штаб дивизии и получили вот эту бумажку…

Говоря это, Дима достал из-за голенища сапога четвертушку бумаги — удостоверение начальника штаба дивизии, рекомендующего всем начальствующим лицам деятельность «Зоркой Дружины».

— Это другое дело, — повеселев, буркнул сотник, — теперь смотрю на вас иначе. А то, думал… И так, уходим отсюда.

Охрименко, урядник, услышав решение начальника, видимо, страшно обрадовался:

— Может, по дороге овса достанем, а то измаялись кони, третий день без овса.

Этого замечания было достаточно для тоге, чтобы Дима выступил вперед:

— Мы снабдим вас овсом и другими припасами… из соседнего фольварка, занятого вчера германцами.

Сотник улыбнулся:

— Вы увлекаетесь… Как можно из занятого немцами фольварка привезти что-либо?

— Позвольте доказать вам, что мы не увлекаемся.

— Пожалуйста, желаю вам успеха!

ГЛАВА VIII

Мнимые цыгане

С наступлением сумерек из деревушки выехала телега. Ею правил худощавый цыганенок в лохмотьях, вооруженный короткой плеткой. В телеге сидела девочка-цыганка, а рядом с нею худой, нескладный, совсем юный цыган.

Никто бы не узнал в последнем добросовестно преображенного Лео Клеонова. Он первый вызвался сыграть роль юноши-цыгана и послушно взгромоздился на телегу между Машей и Венею Зефтом, правившим лошадью.

Телега подвигается по лесной дороге. Но членам «Зоркой Дружины» уже знакомы эти места. Еще несколько десятков минут и — немецкие аванпосты.

— Надо бы спеть песню. Пусть сразу поймут, что мы не скрываемся… — шепнул своим спутникам Клеонов.

— По цыгански-то? — испугалась Маша. — А кто их знает, цыганские песни?