Дикари Гора
Шрифт:
— Что произошло дальше?
— Не о чем особо рассказывать, — с грустью сказала она. — В течение семи лет я была рабыней своего молодого Господина. Он был добр ко мне, и часто защищал меня от других детей. Хотя я был всего лишь его рабыней, я думаю, что я ему нравилась. Он не помещал меня в ножные распорки, пока мне не исполнилось пятнадцать лет.
Она замолчала.
— Я расчесала волосы, — вдруг сказала она.
— Подойди сюда, — приказал я ей, — и, встань на колени здесь.
Она вышла из ручья, покрытая каплями воды, подошла и встала на колени в траве, на берегу небольшого ручья, куда я указал ей. Я забрал гребень и отложил в сторону, затем взял щетку
— Мы собирали ягоды, — продолжила она свою историю. — А потом я увидела как он, вдруг, почти бешено, срубил палку, и ножом сделал зарубки на концах. А ещё у него были верёвки. Я испугалась, поскольку уже видела, как других белых рабынь помещали в такие устройства. Он повернулся лицом ко мне. Его голос показался мне громким, тяжёлым, и хриплым. «Сними свое платье, ляг на спину, и широко разведи ноги», — приказал он. Я стала плакать, но повиновалась ему, и быстро, поскольку я была его рабыней. Я почувствовала, как мои лодыжки оказались плотно привязаны к палке, с палкой сзади. Я не знала, что он стал настолько сильным. Тогда он встал и посмотрел на меня сверху вниз. Я была беспомощна. А он засмеялся с удовольствием, смехом мужчины, который видит перед собой связанную женщину. Я заплакала. Он присел подле меня. Тогда, внезапно, даже раньше, чем я поняла то, что я делала, я открыла свои объятия для него, неожиданно застигнутая пробуждением моей женственности. Он схватил меня, и я начала рыдать снова, но на сей раз от радости. В первый раз всё закончилось почти прежде, чем мы поняли это. Но он не оставлял меня. В течение многих часов мы оставались среди крошечных фруктов, разговаривая, целуясь, и ласкаясь. Позже, перед закатом, он освободил меня, чтобы я могла набрать ягод, и покормить его ими. Позже я легла на живот перед ним и поцеловала его ноги.
Той ночью мы возвратились в деревню. Остальные в деревне смогли понять то, что произошло. Он не разрешил мне ехать позади него, на его кайиле. Он связал мне руки за спиной и привёл меня у его стремени, привязав верёвкой за шею к луке своего седла. Тем утром два ребенка покинули стойбище, чтобы ночью туда вернулись Господин и его законная белая рабыня. Я была очень горда. Я была очень счастлива.
— И что произошло дальше? — спросил я. Я уже прекратил расчёсывать её волосы.
— Я любила своего Господина, — сказала она, — и я думаю, что и он тоже. Он заботился обо мне.
— Да?
— То, что казалось, что он любил меня, вызывало насмешки его товарищей. Вы не можете этого знать, но к подобному, краснокожие, в их племенных группах, чрезвычайно чувствительны. Чтобы смягчить эти насмешки, он в гневе, ругал меня при всех, и даже избил меня в присутствии других.
Наконец, чтобы положить конец вопросу, и возможно боясь этих обвинений, что могли быть правдой, он продал меня пожилому человеку из другой деревни. После этого у меня было много хозяев, и теперь вот, я принадлежу ещё одному.
Я снова начал причесывать её волосы.
— Это ведь именно этот парень, дал тебе имя Прыщи?
— Да, — подтвердила она. — Мне дали имя во время полового созревания и, по некоторым причинам, оно никогда не менялось. Краснокожие рабовладельцы обычно дают такие имена к своим белым рабыням, банальные имена, которые кажутся им соответствующими рабыням. В мой первый год в качестве рабыни моего молодого Господина мне вообще не давали имя. Меня подзывали только как «Wicincala», или «Девочка». Позже
— Ты не маленькая, и ни худая, — похвалил я, — и, как я уже отметил, у тебя нет прыщей.
— Возможно, я могла бы стоить четыре шкуры, — засмеялась она.
— Вполне возможно, — согласился я. — Ты думаешь, что твой первый Господин узнал бы тебя теперь?
— Я не знаю, — грустно сказала она. — Я хочу надеяться на это.
— Ты помнишь его?
— Да. Трудно забыть первого человека, который связал тебя.
— Ты любишь его? — спросил я, откладывая щетку в сторону.
— Я не знаю. Это было так давно. И он продал меня.
— Ой, — только и успела сказать девушка, а её руки уже были стянуты за спиной верёвкой. Она напрягалась.
— Хорошо ли твои краснокожие владельцы научили тебя, чем должна быть рабыня? — потребовал я ответа.
— Да, Господин.
Я затянул узел на её запястьях.
— Ты думаешь, что твоя судьба будет с нами легче?
— Я не знаю, Господин, — вздрогнула девушка.
— Этого не будет, — заверил я её.
— Да, Господин.
Я наклонился и поцеловал её в бок, в один из длинных рубцов, оставленных ударами кнута, моими ударами, силу которых она уже признала.
— Вы ударили меня с очень сильно, — пожаловалась она.
— Нет, я сделал это не так сильно как мог бы, — предупредил я.
Она задрожала.
— Тогда Вы очень сильны, — прошептала она.
Я повернул её, и положил на спину, перед собой. Я встал на колени рядом с ней и принюхался к низу живота рабыни.
— Опять, — заметил я. — Ты — womnaka.
— Я — только рабыня, — простонала она. — Скажите, Господин то, что я неспособна сопротивляться Вам, это нравится Вам, или вызывает у Вас отвращение?
— Это не вызывает у меня отвращения, — успокоил её я, прикоснулся к ней.
— О-о-о! — закричала она, закрыв глаза, беспомощно выгибаясь, поднимаясь наполовину вверх, напрягаясь и затем падая обратно на спину. Она дико смотрела на меня.
— Ну что же, Ты — действительно рабыня, — сделал я своё однозначное заключение.
— Да, Господин.
— Вы просишь быть взятой?
— Да, Господин, — простонала она. — Да, Господин!
— Во-первых, — сказал я, — Тебе придётся заработать свое содержание. Ты будешь приставлена к работе.
— Да, Господин.
Тогда я вытянул её на колени, и прилёг на бок, опираясь на локоть и лениво наблюдая за ней. Теперь она, на коленях, с руками связанными сзади, с её волосами, её ртом и телом, с потребностью, полной и отчаянной, начала мне нравиться. В скором времени я схватил красотку и бросил под себя.
— А-а-и-и! — рыдала она. — Ваша Рабыня отдаёт Вам себя, мой Господин мой Владелец!
Она была превосходна. Я задавался вопросом, о том, имел ли тот юноша, который был её первым хозяином, и кто теперь должен стать мужчиной, и продал её, хоть какое-то представление о том какой удивительной, искусительной, соблазнительной, покорной, сногсшибательной и торжественной стала его Жердь Вигвама или Прыщи, теперь расцветшая восхитительной и беспомощной красотой. Имел ли он хоть какое-то понятие этого, трудно было бы предположить, но он будет не в состоянии узнать это, пока он снова не завяжет свой бисерный ошейник на её горле. Совершенно ясно, что она стала теперь тем видом женщины, за которую мужчины могли бы убить.