Дикари Гора

Норман Джон

— А что означали слова, которыми Грант, твой новый хозяин, назвал тебя? — спросил я с интересом.

— Wicincala — это означает Девушку, а Amomona — Ребенка или Куклу, — перевела она

— Понятно.

Сам я предпочитаю применять такие выражения не к рабыням, а к надменным свободным женщинам, чтобы напомнить им, что они, несмотря на их свободу, являются только женщинами. Это полезно, между прочим, если надо смутить свободную женщину, заставить её предполагать что, возможно, мужчина рассматривает её скорое порабощение. В разговоре с невольницей я предпочитаю такие выражения, как «Рабыня», «Рабская девка» или просто имя девушки, она ведь ясно понимает,

что это — только рабское имя, всего лишь кличка животного.

— И что Ты отвечала ему?

— «Wicayuhe», «Itancanka», — она сказала, — слова, которые означают Владельца.

— Я так и подумал так, — сказал я.

Я сидел на берегу, наблюдая, как она приводит в порядок свои волосами. Она расчесывала их пальцами. Она ещё не имела права, конечно, пользоваться щеткой и гребнем, караванных девушек. Другие рабыни, если владельцы не вмешаются, будут голосовать, нужно ли ей разрешить их использование.

Это — способ призвать новую девушку к нормальным отношениям и на равных участвовать в общей работе. Один голос против, и новая девушка не прикоснётся к расчёске. Приостановка привилегий щетки-и-гребня также используется, по необходимости, первыми девушками как дисциплинарная мера, в пределах каравана. Другими дисциплинарными мерами, применяемыми среди самих рабынь, могут быть такие способы как связывание, уменьшение порций или стрекало. Женщины, таким образом, под контролем старших рабынь, назначенных владельцем, обычно сохраняют хорошие отношения между собой. Все они, конечно, включая старших, являются объектами собственности, в конечном счете, находясь в полной власти их хозяина.

— Джинджер! — крикнул я.

Джинджер, уже через мгновение, была у ручья.

— Принеси гребень и щетку — приказал я ей.

— Да, Господин. — Её власть над рабынями, могла быть отменена любым свободным человеком.

Прошло совсем немного времени, а Джинджер уже возвратилась с гребнем и щеткой.

— Дай ей гребень, — скомандовал я ей, а сам взял щетку, которую я положил подле себя. Джинджер забрела в ручей, и отдал гребень новой девушке.

— У тебя ещё нет общих привилегий гребня-и-щетки, — сообщала она ей. — Если, конечно, хозяева не приказывают обратного, — добавила она следом.

— Да, Госпожа, — сказала новая девушка, покорно склоняя свою голову.

Джинджер возвратилась в берег и несколько успокоенная, повернулась, чтобы оценить новую девушку, которая теперь расчесывала свои волосы гребнем из рога кайилиаука.

— Она довольно привлекательна, — заметила Джинджер.

— Я тоже так думаю, — согласился я. Она была стройной девушкой с красивой фигурой.

— За неё можно было бы сторговать четыре шкуры, — предположила старшая рабыня.

— Возможно, — не стал спорить я, и отпустил Джинджер.

Я рассматривал девушку, а она смотрела на меня, медленно расчесывая волосы.

— Спасибо Господин, за разрешение пользоваться гребнем, а возможно позже и щеткой, — весело сказала она.

— Это — для моего удовольствия, — честно признался я ей.

Я разглядывал её. Она была довольно красива, и эта красота была в тысячу раз более возбуждающей, чем красота свободной женщины, ведь она была рабыней.

— Господин разглядывает меня слишком пристально, — застенчиво сказала она.

— Ты — рабыня, — напомнил я.

— Да, Господин.

В случае свободной женщины, из уважения к скромности или достоинству, мужчины могли бы отвести глаза от её красоты. Это привилегия, конечно, редко, если вообще когда-либо, предоставляется рабыне. Её можно медленно рассматривать,

со вниманием к деталям, а если Вы чувствуете, что она того заслуживает, то с открытым и явным восхищением. Для гореанских мужчины весьма обычно, свободно вести себя в таких вопросах, хлопнуть в ладоши, ударить себя по бедру, или одобрительно крикнуть после осмотра обнаженной рабыни. Такие реакции, о которых можно было бы думать как о смущающих или противоестественных в случае свободной женщины, вполне подходят к рабыням, являющимся не более, чем прекрасными животными. Даже в случае свободных женщин, мужчина гореанин, кстати, считает ниже своего достоинства симулировать незаинтересованность женской красотой. Он, к добру или к худу, не стал жертвой подавления своей сексуальности и сокращающего жизнь навязанного психосексуального редукционизма, подействовавшего на очень многих мужчин в большем количестве патологических культур Земли. Его цивилизация не была куплена ценой его мужественности. Его культура была выработана, не чтобы отрицать природу, но дополнять её, как бы это, ни было поразительно для некоторых умов.

Она продолжала расчесывать волосы, повернув свою голову в сторону, и медленно ведя по ним гребнем.

— Я вижу, что Господин не находит рабыню полностью неприятной? — игриво заметила она.

— Нет, — усмехнулся я. — Полностью неприятной, я тебя не нахожу.

— Рабыня очень рада.

Я улыбнулся.

— Господин, как Вы думаете, я могла бы стоить четыре шкуры? — продолжала заигрывать рабыня.

— Стоишь Ты или нет, но твою цену можно легко определить.

— Конечно, Господин, — она рассмеялась. — Я же рабыня.

— Сейчас Ты выглядишь совсем не так, как выглядела во время твоей покупки.

— Трудно остаться свежей и хорошо выглядящей, — заметила она, — когда пробежишься сквозь кусты рядом с кайилой, да ещё с петлёй на шее.

Я кивнул.

— Я верю, — с надеждой сказала она, — что меня не будут использовать подобным образом в вашем лагере.

— Ты, и другие, будете использоваться в соответствии с тем, как нам это нравится, во всех отношениях.

— Да, Господин, — быстро исправилась она, и даже прекратила расчесывать волосы.

— Продолжай ухаживать за собой, рабыня, — скомандовал я.

— Да, Господин.

— Как тебя называли среди Пыльноногих?

— Wasnapohdi, — ответила она.

— Что это означает?

— Прыщи.

— У тебя нет никаких прыщей, — удивлённо сказал я.

— Господин, возможно, заметил, что мои бедра не отмечены, — указала она.

— Да.

— Я не одна из тех девочек из городов, которые были заклеймены, — сказала она. — О, не волнуйтесь, — засмеялась девушка, — что мы здесь не достаточно хорошо понимаем, что мы рабыни. В стойбищах, среди племен, наши краснокожие владельцы держат немало белых женщин, таких же, как я, в своих бисерных ошейниках, за попытку снять который без разрешения, нас ждёт смерть.

Я кивнул.

— А кроме того, кем может быть белая женщина в Прериях, кроме как лишь презираемой рабыней.

— Верно, — согласился я.

— Так что, в любом случае, мы все здесь хорошо отмечены.

— Это точно.

— Я родилась среди Ваниямпи, в одном из загонов племени Кайилиаук, — горько сказала она, — продукт принудительного спаривания, между родителями, неизвестными даже друг другу. Родителей выбрали и одобрили краснокожие рабовладельцы. Родители, даже притом, что они были «Одинаковыми», были вынуждены совершить Уродливый Акт, с мешками на головах и под кнутами, в день размножения Ваниямпи.