Дикари
Шрифт:
– Согласен, – сказал Сулла. – А теперь пошел ты к черту.
Галл бросил это жестким голосом, и его слова прозвучали как пощечина.
– Ну-ка! Потише! – воскликнул Мемнон. – Что это за манеры? Сам немытый – и туда же, других учить! За кого ты меня принимаешь? Ты знаешь, кто я во Вьенне и Лионе?
– Я очень хорошо знаю, кто ты и во Вьенне, и в Лионе, и в других местах, – спокойно сказал Сулла.
На секунду он почувствовал, как ярость поднимается в нем, но призвал на помощь все свое хладнокровие. Бедная девчушка плакала, потому что
Грек открыл было рот, чтобы возразить, но Сулла перебил его:
– Я знаю также, чем ты занимаешься помимо рабов...
– Следи за своими словами, мужлан! – закричал тот. – Я подам на тебя жалобу претору[10] Вьенны, если ты будешь меня оскорблять!
– Я тебя оскорбил?
– Ты собираешься это сделать! Я честный торговец и нахожусь под защитой всех патрициев области, которые являются моими клиентами, а то и просто должниками! Если ты скажешь еще одно слово в присутствии моего секретаря, то я возьму его в свидетели против твоих клеветнических обвинений, и тебя приговорят к выплате крупного штрафа!
Сулла покачал головой:
– Будет лучше, если твой секретарь выйдет отсюда. По крайней мере, он не будет в курсе всех твоих незаконных и нечестных делишек...
– Берегись, крестьянин! – пригрозил Мемнон. Грек вдруг замолчал, подумал мгновение и приказал рабу: – Спускайся, болван! Дай мне поговорить с этим грубияном. Давай, пошел! И не отходи больше двадцати шагов от повозки...
– Так-то лучше, – сказал Сулла. – Ты становишься благоразумным!
Раб-секретарь спрыгнул с повозки и пошел по дороге на достаточном расстоянии. Галл начал:
– В день июньских календ[11] ты купил двадцать три быка с бойни, которые были украдены неделей раньше из окрестностей Отена. Ты перепродал их гельвету, который занимается такого рода сделками в Лугдунуме.
– Очень хорошо, – произнес толстый грек. – Не стесняйся... Только сперва докажи!
– Это просто, – лаконично продолжил Сулла. – Ты переправил их следующей же ночью на пароме через Рону, около Бибракты...[12]
– Ты что, был там? – ухмыльнулся Мемнон.
– Не я, но один из моих бывших солдат.
– Бывших солдат? Ты служишь в армии? – забеспокоился толстый работорговец, который теперь понял, что недооценил того, кого назвал мужланом.
– Да, служил. Теперь нет. Ты дал двести пятьдесят сестерциев перевозчику, чтобы он переправил быков и забыл о том, что сделал...
– Это все? – раздраженно заныл грек.
– Нет, – сказал Сулла. – Теперь о драгоценностях, украденных на вилле грека Деметриоса, твоего соотечественника, которые ты перекупил за пятую часть стоимости. Ты хорошо знал, откуда они. Затем ты отправил драгоценности в Рим, доверив все Вингатию, лодочнику, который довез их до Марселя. Там их погрузили на галеру, принадлежащую Страбону, торговцу вином из Нарбона...[13]
– Один из твоих бывших солдат, может быть, работает на судне у Вингатия? – с иронией спросил грек. Его отвислые щеки стали бледными
– Именно так.
– И сколько это будет мне стоить? – спросил торговец рабами охрипшим голосом.
– Девять тысяч семьсот сестерциев, – бросил Сулла.
– Стой! – закричал Мемнон вознице, который ехал на кореннике упряжки.
Тяжелый карпентум остановился по команде возницы.
Грек приподнялся на четвереньках с подушек и достал из-под блузы ключ, висевший на жирной шее. Этим ключом он открыл ящичек, который, как увидел Сулла, был наполнен золотыми и серебряными монетами.
– Что ты делаешь? – поинтересовался галл, ехавший на лошади.
– Я хочу дать тебе то, о чем ты меня просил, и я надеюсь, что за такую цену я буду иметь удовольствие больше никогда тебя не видеть...
Толстые пальцы торговца пересчитали и уложили в столбик девять золотых монет, каждая в тысячу сестерциев.
– Для грека ты недостаточно умен, – пошутил Сулла. – Ты ничего не понял.
Тот смотрел на него, держа золото в руке и боясь нового подвоха от этого бывшего военного, который слишком много знал о нем.
– Я сказал, что это будет стоить тебе девять тысяч семьсот сестерциев, потому что только что я был готов заплатить тебе десять тысяч за девушку, но ты отказался. Теперь я покупаю ее за ту цену, которую ты дал Патроклу: за триста сестерциев, и ни монетой больше. Следовательно, ты только что потерял... десять тысяч, долой триста, и получается девять тысяч семьсот... – Сулла вынул кошелек из шевро, висевшего у него на поясе под блузой, достал три серебряные монеты по сто сестерциев каждая и бросил их греку. Они упали на кожаные подушки. – Позови своего секретаря, – отрывисто приказал бывший офицер, – и прикажи ему составить акт о продаже. Поторопись. День заканчивается, а мне завтра работать.
Склонившись над своими ящичками, грек недоверчиво глядел на галла.
– Ты так много знал обо мне и тем не менее был готов отдать за малышку десять тысяч? – удивился он.
Сулла с отвращением выплюнул веточку калины, которую он жевал все время, пока шел разговор, и которая успела превратиться в жвачку.
– Не люблю лезть в чужие дела, если только чужие не начинают интересоваться моими, – отрезал он.
* * *
Сулла посадил девочку на лошадь позади себя. Она положила свои руки ему на бедра, чтобы держаться. Иногда он чувствовал, как она прижимается к нему.
После того как он расстался с греком и забрал девочку, он повернул к вилле Патрокла. Теперь он въезжал во двор. На крыльце, где еще недавно Патрокл и Манчиния вместе с ним наблюдали за уходом рабов, никого больше не было. Только старуха все еще сидела на своем табурете посреди пустынного двора. Гнетущую тишину прерывало лишь мычание коровы, напуганной всей этой вечерней суматохой, которая нарушила размеренную жизнь фермы.
Въехав во двор, галл остановил своего коня.
– Эй, старуха! – закричал он. – Я перекупил малышку!