Дикая любовь
Шрифт:
Отец продолжал невозмутимо печатать на машинке. Мать нервно прошлась по комнате. Обнаружила у себя в руках вазу и с грохотом опустила ее на стол. Зло засмеялась, разводя руками: — Я как в публичном доме живу!
— Опять? — равнодушно спросил отец, не отрываясь от работы.
— Рассказать — не поверят! Сын приводит уличную блядь, дебилку к тому же, а мы потом пьем с ней чай и улыбаемся, будто ничего не понимаем… Прячусь в собственной квартире, когда она в ванную идет. Бред!.. В мою ванную!
— Ну зачем уж так… уличную… — Отец на мгновение задумался, напряженно
— Ты еще поговори! — прикрикнула мать, — То-то я смотрю, ты перед этой соплей на цыпочках!
— Сто раз говорили! — раздраженно сказал отец, он сбился с мысли и теперь торопливо просматривал написанное. — Давай выгоним. Они будут трахаться в подъезде.
— Хоть ты-то не уподобляйся!
— Извини… Будут любить друг друга в подъезде…
— Ма, чаю дашь? — заглянул в комнату Максим.
— Мужайся, — насмешливо кивнул отец матери.
Все чинно сидели с четырех сторон большого стола в гостиной. Мать демонстративно смотрела на экран телевизора. Маша напряженно выпрямилась на стуле, боясь лишний раз двинуться, глядя в чашку, только изредка настороженно стреляла на нее глазами.
Отец откровенно забавлялся ее смущением.
— Вам смородину или крыжовник? — спросил он.
Маша, не поднимая глаз, кивнула.
— Значит, смородину?
Маша снова кивнула.
— Или крыжовник?
Маша беспомощно глянула на Максима. Тот молча взял варенье и положил ей в розетку.
— Па, — решил он отвлечь отца, — тебе не надоело на твоем драндулете стучать? Давай я тебя к компьютеру подключу. Программу тебе напишу. Представляешь, вызывает тебя редактор и говорит, что статья должна быть не «за», а «против», а Тютькин-депутат не народный заступник, а взяточник и вор. Нажимаешь на кнопку — принтер тебе новый текст выплевывает!
— Нет. В твоем компьютере души нет.
— А в твоей железке есть?
— Тут я слово пальцами чувствую…
Маша допила наконец чай и облегченно поставила чашку.
— Хотите еще? — отец поднял чайник.
Маша покорно поднесла чашку. Полная чашка вдруг запрыгала на блюдце в напряженно вытянутых руках. Маша неловко попыталась перехватить ее за ручку — и столкнула на пол.
В тишине чашка грохнула о паркет, как выстрел. Маша вдруг вздрогнула всем телом, выронила блюдце и сложилась, сжалась на стуле, судорожно закрывая голову руками, будто защищаясь от удара.
— Тихо, тихо… — Максим торопливо вскочил. — Все нормально, — он под мышки поднял Машу со стула и повел из комнаты. — Чего ты испугалась, глупенькая? Тихо…
Мать выразительно глянула на отца и усмехнулась.
К вечеру небо затянулось тучами, посыпалась мелкая осенняя безнадежная морось. Всю дорогу Маша тихо сидела за спиной у Максима, а когда остановились у дверей интерната, изо всех сил обхватила его сзади руками, не давая обернуться: — Не отпущу…
Они посидели так молча. Открылась дверь, вышла директриса, молодая тетка в белом плаще до пят, с длинным, как шпага, зонтом. Маша тотчас отпустила Максима и слезла с
— Здравствуйте, Раиса Николаевна, — поздоровался Максим.
— До свидания, Раиса Николаевна, — попрощалась Маша.
Та кивнула, озабоченно глядя в небо, открыла зонт и пошла к воротам.
Маша всхлипнула. Она совсем расклеилась к вечеру.
— Ну что ты… — Максим погладил ее по голове. — Завтра увидимся. Завтра в шесть, помнишь?
Он подождал, пока она поднимется в свою комнату и махнет ему из окна. Маша, прижавшись лбом к холодному стеклу, долго смотрела, как удаляется в темноту красный огонек мотоцикла. Переоделась в вытертый на локтях и коленях дешевый спортивный костюм, аккуратно сложила куртку, пушистую ангорскую кофту, джинсы и вместе с кроссовками отдала кладовщице в низкое окошко в обитой жестью двери. Расписалась в журнале и побрела обратно в комнату в толпе мальчишек и девчонок в одинаковых заношенных трениках…
Когда Максим выехал на улицу, директриса, шагавшая по тротуару к остановке, махнула ему, Максим притормозил.
— Подвезти, Раиса Николаевна?
— Нет, спасибо. С детства боюсь мотоцикла… Просто давно хотела поговорить с тобой, да все как-то не складывалось…
Максим заглушил мотор и поехал рядом с ней, толкаясь ногами. Директриса достала сигареты, прикурила на ходу.
— Ты, кажется, не куришь? Молодое поколение выбирает «пепси» и здоровый образ жизни? — усмехнулась она. — Понимаешь… я очень люблю Машу. Как свою. У меня нет своих детей и не будет… Никого так не любила, как ее. За все двадцать лет здесь. У нас страшно кого-то любить — начинаешь бояться. Я ведь только с тобой ее выпускаю. Как из сейфа — из рук в руки… Я так рада была, когда она тебя встретила. А теперь и тебя боюсь. У нас как на острове — все любови внутри, и женятся друг на друге, как правило. Или таких же находят. А ты ее вытащил из этого круга. И если ты ее бросишь…
Максим хотел возразить, но директриса властно махнула рукой:
— Если ты ее бросишь, она уже не сможет вернуться обратно… Ее ведь уже бросили один раз. Мать бросила. Второй раз она не переживет. Ты ведь знаешь, что Маша… ну, скажем так: не совсем здорова. То есть она совершенно нормальный человек, но для нее опасны любые стрессы. Если ты ее бросишь, она может сойти с ума. В самом прямом смысле. Я хочу, чтобы ты это понял. Если ты чувствуешь, что это долго не протянется, прошу: пожалей ее, исчезни сейчас. Сразу и навсегда. Потом будет поздно. Сейчас я еще могу что-то сделать…
Вдали свернула в ворота интерната белая «тоёта». Директриса проводила ее глазами.
— Вы извините, Раиса Николаевна, — спокойно сказал Максим, — но мы с Машей все давно решили. После выпускного мы подаем заявление, а когда я поступлю в институт, мы поженимся.
— Да?.. А родители не против? — директриса настороженно смотрела в сторону интерната.
— Я свою жизнь не обсуждаю ни с кем. В том числе и с родителями.
— Ну что ж… Я почему-то тебе верю… Надеюсь, все это между нами. До свидания, Максим. — Она бросила сигарету и быстро пошла обратно.