Дикая роза
Шрифт:
Рэндл развязал бечевку, и бумага разошлась. В пакете были игрушечные звери Тоби и Джойи. Он отвернулся и закрыл руками глаза. Игрушки упали на пол.
Миранда соскочила с балки, подобрала их, отряхнула и положила рядом с куклами.
— Ну что ты, папочка, что ты! Не надо горевать, не надо расстраиваться. Ты же и мне должен помочь не расстраиваться, верно? Ну не надо же так!
— О боже милосердный, — сказал Рэндл и прижался щекой к корявой балке. Целый мир, полный невинности, разрушен, ушел безвозвратно. Его мир. Мир его дочери. — Мне так стыдно.
— Что ты все твердишь: стыдно, стыдно. Все будет хорошо, папочка. Перестань же, а то я заплачу.
Он выпрямился и снова взял игрушки. Миранда стояла рядом с ним, такая тоненькая, вытянувшаяся,
— Одного ты лучше сама для меня сбереги. Вот, даю тебе Джойи. Это значит, что мы непременно увидимся. Ведь Джойи должен приезжать к Тоби в гости, разве не так?
— Конечно. А теперь, папочка, я лучше пойду домой, а то как бы мама меня не хватилась.
Джойи она держала под мышкой, в другой руке болтались куклы, и Рэндл вдруг увидел её как чужую — прелестная девушка! Лицо её так переменилось даже с тех пор, как он видел её в последний раз, оформилось, стало жестче. Словно она какими-то неисповедимыми, но нелегкими путями уже приобрела некий опыт. А откуда мог к ней прийти опыт, подумал он не без гордости, если не от него? Это он, неизвестно как воздействуя на её сознание, сделал её красивее, взрослее. Скоро она дорастет до любви, и при мысли о том, сколько страданий она причинит и как сама, несомненно, будет страдать от прихотей крылатого бога, он покачал головой, пророчески и печально, но все-таки с гордостью.
— Пойдем, милый, — сказала она. Никогда ещё она так к нему не обращалась. Он хотел её обнять, но не мог. Он поцеловал её руку. Это был странный жест.
Они двинулись к лестнице, и через дверь сеновала он увидел огород, а дальше — задний фасад дома, плоский и чопорный, и окна — как глаза. Он поглядел на дом, и дом ответил ему холодным, сухим, равнодушным взглядом. Никогда этот дом не любил ни его, ни Энн. Ласточка просвистела крыльями у него над головой, он вздрогнул и пошел быстрее и, спускаясь но лестнице, вспомнил мать и как она в свои последние дни все спрашивала про ласточек. Вот про этих самых ласточек, этой весной. А кажется, что с её смерти прошло уже много лет.
— Ты не бойся, что встретишь маму, — сказала Миранда. — Она дома, пробует какие-то новые комбинации для букетов. Она решила все-таки участвовать в конкурсе. Клер Свон просто из себя выходит от злости.
Конкурс на лучший букет! Как он это презирал и ненавидел. А сейчас его мучительно кольнуло сознание, что от этого он уже отстранен. Никогда — это большой срок.
— Вот и отлично. Ну, спасибо тебе, Миранда, огромное спасибо. Ты правда ничего? А то мы все говорили обо мне.
— Я? Чудесно. Ах да, я тебе забыла сказать, я познакомилась с Эммой Сэндс, когда она сюда приезжала. Мы с ней так славно поговорили. По-моему, она очень интересный человек.
Опять Эмма! Рэндлу стало тошно. Чертова кукла, нигде от неё нет спасения. Эмма говорила с Мирандой, обольщала Миранду, это нестерпимо. И сюда она втерлась. Неужели ему не дадут её забыть?
— Да, — сказал он, — очень. А теперь беги. Я тебе скоро напишу, Миранда, завтра же напишу. Обо мне не беспокойся.
— И ты обо мне не беспокойся. Прощай, папочка. Желаю удачи.
Он опять взял её за руку, заглянул ей в лицо. Теперь губы у неё дрожали. Она отвернулась, тряхнула головой, потом выдернула руку и побежала к дому.
Рэндл смотрел ей вслед, пока она не исчезла, потом повернул обратно в хмельник. Но в этом укрытии, в тени тяжело провисших зеленых гирлянд, он снова остановился. Пойти в последний раз взглянуть на розы.
Обширные посадки хмеля тянулись, охватывая службы, до самой дороги, и он шел, скрытый от глаз, тихими полутемными коридорами. От спелого, шуршащего, как бумага, хмеля исходил кисло-сладкий пивной запах. Рэндл быстро пересек дорогу и очутился среди роз. Перед ним раскинулись пестрые просторы болот, серо-зеленых в ярком свете солнца. Ни души не было видно, все замерло в полуденном зное.
Он постоял, глядя вдаль, в сторону моря. Не верилось, что это конец, что столько лет стараний завершаются вот этой минутой ухода в небытие.
Вокруг по-прежнему не было ни души. Он немного спустился по склону, в свой любимый угол, где галлики и бурбонские, моховые и дамасские розы с более сочной и пышной листвой образовали ласкающую глаз зеленую сетку позади голых, нескладных кустов сравнительно молодых гибридов. Дошел до сарайчика для инвентаря, и ему вздумалось зайти, захватить садовые ножницы. В сарайчике был полный порядок. И весь питомник, как он отметил с легкой горечью, не являл ни малейших признаков запустения.
Старые розы были в полном цвету, и Рэндл стоял среди них неподвижно, весь уйдя в блаженное созерцание. Бывали минуты, когда он знал, что ничего на свете не любит так, как эти розы, и что любит он их такой кристально чистой любовью, что и сам в эти минуты им уподобляется. Перед этими цветами он мог пасть на колени и плакать, зная, что во всем мире нет ничего прекраснее и ничего прекраснее даже нельзя вообразить. Бог в своих снах и то не видел большей красоты. Да что там, розы и были богом, и Рэндл им молился.
Чуть покачиваясь на легком ветру, яркие головки окружали его, дурманили своим ароматом. Приподнимая то одну, то другую, он всякий раз с первозданным удивлением всматривался в расположение туго свернутых лепестков, в эти формулы, которые природа всегда безошибочно помнит, в эти формы — самое желанное, что есть на земле, такие изысканные, что невозможно пронести их в памяти сквозь зиму, так что каждый год видишь их словно впервые, такими, какими они, верно, были в райском саду, когда бог в минуту вдохновения сказал: да будут розы. И Рэндл все углублялся в эти заросли роз, пробираясь между высоких кустов с перекрещенными стеблями, со стелющимися побегами и по дороге срезая то чуть зардевшуюся румянцем альбу, то винно-красную с золотыми тычинками провенскую розу.
Вдруг на тропинке между рядами кустов появилась женщина, точно ангел сошел с картины художника-прерафаэлита. Рэндл отпрянул. Но это была Нэнси Боушот.
Она подошла к нему, запыхавшись от быстрого бега, платье на ней вздулось, глаза широко открыты, густые каштановые волосы разлетаются во все стороны.
— Вы уезжаете, мистер Перонетт? Я хотела вас повидать.
Он смотрел на неё — цветущая красотка Нэнси, роза совсем иного сорта. Меньше всего он сейчас думал о ней. Он и вообще-то мало о ней думал, и его оскорбило, что она нарушила этот прощальный обряд.