Дикая роза
Шрифт:
Она жалела, что в тот первый день сгоряча позвонила Дугласу. Он желает ей добра, но тут его сентиментальное сочувствие было досадным, ненужным, почти унизительным. А потом явились все эти любопытствующие люди, и получилась такая шумная, недостойная сцена. Ей нужно было тогда остаться одной со своим горем, а получился переполох, мелодрама, и Миранда, которая за утренним завтраком держалась как будто спокойно, позднее впала в истерику. Жалела она, пожалуй, и о том, что приезжал Феликс.
Энн удивилась, обнаружив, что, несмотря на терзающую её боль, продолжает думать о Феликсе. Его образ постоянно присутствовал позади осаждавших её мыслей
Она обещала позвонить ему, но потом раздумала. Ей показалось, что это будет слишком красноречиво. Лучше оставить все как есть. Потом она получила от него коротенькое письмо он писал, что уезжает в Лондон, но в такой-то день после раннего обеда будет возвращаться в Сетон-Блейз и нельзя ли ему по дороге заглянуть к ней, выпить чашку кофе и справиться о её самочувствии? На это Энн согласилась, потому что отказать было бы слишком уж нелюбезно… и потому, что ей вдруг захотелось его повидать. Чем дальше, тем больше ей этого хотелось. И сейчас при виде «мерседеса» она вся задрожала.
Был уже вечер, из густой синевы неба постепенно ушло все сияние. Краски сада, достигнув предела мерцающей яркости, теперь гасли, медленно, как опускающаяся рука. Вдали сгущались черно-лиловые и коричневые тени. Вечер был очень тихий. Звонили в церкви — такой печальный звон! — а теперь и колокола умолкли. По дороге к парадной двери Энн включила в гостиной свет и мимоходом увидела себя в большом зеркале. Вместо обычной блузки с юбкой она сегодня надела легкое платье и сейчас даже вздрогнула от неожиданности — как будто это и не она.
— Входите, Феликс, пойдем в гостиную. Вот хорошо, что приехали. Рефлектор включить? По вечерам становится холодно. У меня есть для вас бренди, надеюсь, такое, как вы любите. А обедать правда не хотите?
Феликс, пригнувшись, вошел в дверь. Ей подумалось, до чего же он респектабельный — темный костюм, безукоризненно свежая рубашка с узким галстуком. Сама она даже в своем лучшем летнем платье почувствовала себя перед ним замарашкой. И улыбнулась этой мысли.
Феликс с благодарностью принял и рефлектор, и бренди, подтвердил, что уже пообедал, и ответил на вопросы о здоровье Милдред. После этого они замолчали.
Они сидели в креслах по обе стороны большого камина, в котором для рефлектора было чересчур много места. Чувствуя, что Феликс на неё смотрит, Энн старалась поскорее придумать, что бы сказать. Ее вдруг поразило, что она сидит здесь так поздно наедине с Феликсом, поразило, и обрадовало, и встревожило. Потом она с ужасом почувствовала, что вот-вот заплачет, и быстро сказала первое, что пришло в голову:
— Не комната, а сарай какой-то. Никак не приведу все в порядок. Только запускаю больше и больше. Я ещё и каталоги не отослала.
— Чем я мог бы вам помочь? Может быть, вы засадите меня
— Ну что вы! Там и работы-то всего на несколько часов. Просто я ужасно устала.
— Да, вид у вас усталый. Вам нужно отдохнуть. Поедемте со мной в Грецию?
Этого Энн не ожидала. Мгновенно перед глазами возникло видение — они с Феликсом мчатся на юг в темно-синем «мерседесе». И тут же её охватило странное, незнакомое чувство, и она ответила испуганно и громко:
— Нет, об этом и думать нечего.
— Ну как хотите. — Феликс понюхал бренди в своем стакане и сказал: — От Рэндла ничего не получали? Надеюсь, вы не сочтете мой вопрос нескромным?
— Нет. — Она пристально смотрела на рефлектор. Почему-то в присутствии Феликса ей было ужасно себя жалко.
— Простите, что я так ворвался к вам на прошлой неделе, — сказал Феликс. — Потом-то я сообразил, как это было неуместно. Но мне стало невтерпеж сидеть в Сетон-Блейзе и ждать.
— А я ведь и не знала, что вы там, — сказала Энн. — Приехали бы раньше.
Феликс наклонил голову, заглянул в свой стакан и пробормотал что-то вроде «не уверен, хотите ли вы меня видеть».
— Вы же знаете, я вам всегда рада. — Слова эти, хоть и соответствовали истине, прозвучали безразлично и лживо. Не то она сказала, что нужно. Представляется, будто не знает того, что отлично знает. Говорит так, точно он старый друг, и ничего больше. А разве он не просто старый друг? Энн запуталась. Она поймала себя на мысли, что от одной только усталости и душевной пустоты может в этом разговоре что-то убить, и вспомнились жестокие упреки Рэндла — убиваешь веселость и искренность, глушишь всякую жизнь. Дух отрицания, вечные «нет». Но сейчас-то разве это важно?
— Простите меня, Энн, — сказал Феликс, выпрямляясь в кресле, — вы дадите Рэндлу развод, если он попросит?
Энн глотнула воздуху. Она не была готова к этому прямому вопросу. Но сразу приободрилась.
— Он уже просит, и, если будет просить достаточно долго, наверно, я соглашусь. А пока я в этом смысле ничего не буду предпринимать.
— Вы думаете, он вернется?
На Энн пахнуло смертельным холодом. Ей хотелось разрыдаться, хотелось крикнуть: «Не знаю, мне все равно!» Сдержавшись, она сказала сухо:
— Право, не могу сказать, Феликс, понятия не имею. — И невольно повторила злым, измученным тоном: — Понятия не имею. Понятия не имею.
— Да-да. Простите. — Феликс, казалось, был обескуражен.
— Это вы простите, — сказала она. — Я сегодня черт знает в каком состоянии, не гожусь для человеческого общества. Пожалуй, вам лучше уехать, Феликс. — Непонятно, почему она так нервничает, так злится. Ведь ей вовсе не хочется, чтобы он уехал.
— Позвольте мне побыть ещё немножко, — сказал он мягко.
Энн ответила усталым жестом и опять устремила взгляд на рефлектор. Странное какое-то ощущение во всем теле.
— Надеюсь, я вас тогда не… оскорбил? — спросил он вдруг.
— Нет. Когда?
— Когда я… — Он осекся.
Она бросила на него быстрый взгляд.
— Нет-нет, конечно, нет. — Она подумала: не надо терять голову. Что-то сейчас случится, вот сейчас, сейчас…
— Ах, Энн, — сказал он и поставил стакан на пол. Это было признание в любви.
На секунду Энн окаменела. Потом повернулась к нему, и взгляды их встретились. Такие взгляды — глаза в глаза — многое решают, и Энн, даже не успев увидеть барьера, перемахнула через него и понеслась дальше. Отныне все между ними будет по-иному.