Дикая роза
Шрифт:
С Мирандой у неё тоже ничего не получалось, и порой ей думалось, что Миранда сторонится её по той же причине, что и Рэндл. Им обоим требовалось бодрящее соседство чьей-то отчетливо выраженной воли, и в том, что у Энн в этом смысле не было своего лица, они не могли не усмотреть чего-то мелкого, малодушного, даже неискреннего. Раньше у Энн иногда мелькала мысль, глубоко ей противная, что она совершенно неумышленно и бессознательно будит в них обоих чувство вины. Теперь же ей казалось более вероятным, что они реагируют на неё как бы в эстетическом плане. В её образе жизни им видится что-то нескладное, что-то гнетущее. И теперь она сама чувствовала
В ней назрела отчаянная потребность поговорить с Мирандой о Феликсе. Не то чтобы она ожидала услышать от Миранды что-нибудь существенное, и споров никаких она не ждала. Она обрисует дочери положение лишь в общих чертах. Но ей важно знать, что этот разговор состоялся, что она хотя бы произнесла имя Феликса, а решиться на это, как Энн с удивлением убедилась, было очень трудно. Неожиданный скачок в её отношениях с Феликсом любому наблюдателю мог показаться странным, даже неприличным. А Миранда, которая обожает отца, как она примет эти намеки? Говорить было страшно, и это порождало все усиливающуюся нервную тревогу. На разговор с дочерью о Феликсе словно был наложен запрет; но Энн знала, что, пока она не нарушит его, она не сможет дальше думать о том, как ей быть. Минутами казалось, что стоит поговорить об этом с Мирандой, пусть в самых туманных выражениях, — и станет ясно, что она и в самом деле перешла черту, и тогда она видела Миранду в благостном свете, видела в ней союзницу, которая поможет ей возвыситься в собственном мнении.
Тем временем нужно было обманывать Феликса — да, иначе не скажешь. Энн жаждала его общества, но боялась слишком часто с ним видеться, чтобы не выдать своей жажды: если он заподозрит, что с ней творится, их подхватит и понесет, как щепки. Она не хотела окончательно его поработить, пока сама ещё не уверена, что оставит его себе, и не хотела сойти с ума от горя, если придется его потерять. Она хотела действовать с открытыми глазами, но этого-то она и не могла, пока рядом неотступно была Миранда, зоркая, любопытная, хмурая и пока ещё официально неосведомленная. Мысли её оставались разрозненными, отказывались кристаллизоваться в программу действий. В одном браке она потерпела фиаско, так нужно ли торопиться со вторым? А вдруг она не годится в жены военному человеку? А вдруг Рэндл когда-нибудь вернется? Ее терзали сомнения по поводу святости брака, по поводу Миранды, по поводу Мари-Лоры. Она сомневалась во всем, кроме того, что они с Феликсом любят друг друга. Если б только она могла — совсем просто — увидеть в этом решение всех вопросов! Она стремилась к такой простоте как к недостижимой ступени аскетизма.
— Что ты все ходишь, — сказала Миранда. — Я уже смотреть устала. Постой на месте или сядь. Либо уж уйди совсем.
— Прости, маленькая, — сказала Энн и остановилась возле стола. Миранде, наверно, кажется, что она ведет себя странно. Да так оно и есть. Но за спиной у неё ждал с разинутой пастью большой темный дом, и не хватало духу выйти из комнаты дочери. Надо поговорить с ней теперь же.
— Из-за чего ты нервничаешь? — спросила Миранда. — Ты и меня заразила.
Они смотрели друг на друга в тишине пустого дома, словно прислушиваясь к далеким шагам. Если слушал и кто-то еще, так это могли быть только недруги. Энн пробрала дрожь. Большая белая мохнатая бабочка влетела в окно и заметалась вокруг лампы. Внизу под ними была пустая комната Рэндла.
— Проста, пожалуйста.
— Что ты все — прости да прости? Ты мне скажи, что случилось?
— Ничего
— Миранда, — сказала она, — ты бы ничего не имела против, если бы я опять вышла замуж?
В наступившей тишине было слышно, как трепыхается бабочка, залетевшая под абажур. Энн знала, что не нашла нужных слов. А что ещё она могла сказать? Она оглянулась на дочь.
Лицо Миранды было как деревянная маска. Она взбила подушки и подтянулась повыше.
— Но пока ведь об этом нет речи?
— Ну, как сказать, — ответила Энн и добавила: — Это все ещё очень предположительно, не так чтобы сию минуту. — Голос её звучал виновато. В камине поблескивал неправильной формы шарик из цветного стекла. Энн подобрала его.
Молчание длилось так долго, что она опять оглянулась, и тогда Миранда сказала:
— Но ты и так замужем. За папой.
— Да. Но это, наверно, скоро кончится.
— А я думала, брак бывает навсегда, — сказала Миранда, не сводя с матери неприязненного взгляда.
Энн почувствовала, как в ней шевельнулось долгожданное эгоистическое упрямство. Она обрадовалась ему, как мать радуется первому движению своего будущего ребенка. Она сказала:
— Отец твой так не считает, — и, тут же пожалев о своих словах, добавила: — Ты ведь знаешь, он просит развода. Он хочет жениться на другой женщине.
Миранда, подумав, возразила:
— Это он сейчас так говорит.
— Ты думаешь, он… расхочет?
— Может и расхотеть, разве нет?
Энн подкинула на ладони цветную стекляшку. Комната сжимала её со всех сторон мягко, как вата. Хотелось передернуть плечами, чтобы стряхнуть её. Она сказала:
— Ты ведь виделась с папой, когда он сюда приезжал… незадолго до того, как… написать мне письмо.
— Да.
— Он тогда говорил что-нибудь такое, что… ну, о том, что уезжает навсегда? Наверно, он тебе это сказал. — Энн запыхалась. Она чувствовала, что задает не те вопросы. Чувствовала, что Миранда держит её под контролем своей воли. Она ходила взад-вперед, точно зверь на короткой привязи, чувствуя, как дергает веревка.
— Я точно не помню, что он говорил, — сказала Миранда, — но, по-моему, он думал, что ему, может быть, захочется вернуться. Уверенности у него, по-моему, не было. Ты ведь знаешь, что такое папа.
— Нет, ты вспомни! — сказала Энн. — Что он в точности сказал? Постарайся вспомнить.
— Как я могу вспомнить? Мне было так тяжело. Мне и сейчас так тяжело. — В голосе её дрожали слезы.
— Ну, прости меня, маленькая, — сказала Энн. Она взглянула на скривившееся неласковое личико и захлебнулась от жалости и чувства вины. Слишком легко она отнеслась к тому, как будет страдать Миранда.
Затихшая было бабочка упала из-под абажура с обожженными крыльями и затрепыхалась на полу.
Миранда посмотрела на нее, перегнувшись через край кровати.
— Ты её лучше убей. Летать она больше не будет. То, что не может летать, лучше убить. Лучше быть мертвым, чем ползать. Она сожгла себе крылья.
Энн придавила бабочку ногой — какая толстая — и опять устремила все внимание на Миранду. Та как будто оживилась немного и была сейчас удивительно похожа на отца.
Энн тоже заговорила спокойнее: